Агент № 1
Шрифт:
И по просьбе Леся пан Ян, все еще обеспокоенно поглядывая на жену, принялся рассказывать всякие истории, лестные для пасынка, а пани Леонардия, как всякая мать, слушающая похвалы своему любимцу, постепенно забывала о тревоге. Позднее, когда пришли соседи, настроение ее и совсем улучшилось и она рассказала гостям об одном примечательном случае.
…Иреку было четырнадцать лет, когда во время летнего отдыха в Эдессе в горах Эрмион его младший брат Лялек сорвался с тропы и повис над пропастью. «Спокойно, мама», — скомандовал Ирек, обращаясь к окаменевшей от ужаса пани Леонардии; потом, цепляясь за жалкие кустики, спустился по обрыву и подал ребенка матери. На следующий день он чуть не заболел, разговаривал мало,
— Да, настоящий герой! — говорила мать, теперь уже совершенно уверенная в том, что Ирек вернется, что он и на этот раз справится с самой грозной бурей, пусть даже у берегов зловещей горы Афон.
III
СУРОВАЯ ШКОЛА
Последующие события помогут нам понять, почему Георгий Иванов-Шайнович в дни второй мировой войны оказался не в польской армии, а на английской службе. А пока следует сказать, что агент № 1, который в октябре 1941 года тайно высадился с подводной лодки «Сандерболт», действительно обладал всеми данными для того, чтобы хитроумные британцы считали его человеком, идеально приспособленным для выполнения столь трудной миссии.
…Георгий Иванов-Шайнович в период с 1933 по 1941 год времени зря не терял. Во-первых, он изучил шесть иностранных языков, во-вторых, он успел получить диплом инженера, в-третьих, он сделался прославленным спортсменом, известным на всю Европу. Но все это произошло не просто и не легко: поначалу выпускник салоникской школы, как и многие юноши его возраста, всеми силами сопротивлялся необходимости ежедневных занятий и далеко не сразу научился получать удовлетворение от сознания хорошо выполненного долга.
Отправляясь в 1933 году в первую самостоятельную поездку в Европу, Ирек испытывал такое чувство, будто у него выросли крылья. Наконец-то он мог чувствовать себя по-настоящему взрослым, будущее казалось ему светлым и многообещающим, а жизнь — легкой, наверняка более легкой, чем в Салониках. Университет также казался ему чем-то более привлекательным, чем салоникский лицей, где скучные преподаватели с неоправданным упорством требовали от своих подопечных, чтобы те целыми месяцами воздерживались от спортивных и туристских радостей. Наконец, с исторической точки зрения Лувен в юношеских мечтах представлялся Георгию этакой студенческой Меккой, насыщенной самыми приятными вещами и развлечениями, только изредка перемежаемыми какими-то там занятиями…
Через Белград, Загреб, Любляну мчался он к предвкушаемым свободам студенческой жизни, восхищаясь по пути дикими окрестностями Скопле, немного скучая на однообразных кукурузных полях Сербии, а потом снова восхищенно следя за великолепием долины реки Савы. Однако в подлинный восторг привело его зрелище Австрии, когда поезд то медленно полз вверх по течению реки, то деловито кружил среди гор, то пролетал по мостам над вспененными водопадами. Очаровали его пейзажи Халлейна и Зальцбурга, полный впечатлений подъезжал он к Мюнхену и Кельну. Все эти города он посещал по пути, поскольку решил заранее, что не будет торопиться.
Не обошлось, однако, и без досадных случайностей, а то и просто серьезных неприятностей. Как только была пересечена граница Третьего рейха, Георгий почувствовал себя довольно неуютно. Повсюду вертелись молодые верзилы в мундирах гитлерюгенда, они неприязненно и испытующе поглядывали на пассажиров в гражданском. Инцидент начался еще в Австрии, в Зальцбурге, с покупки польского «Иллюстрированного Курьера Цоденного». Как потом выяснилось, в этом номере была помещена карикатура на Гитлера.
Будущий
Об истории с польской газетой Георгий немедленно написал домой. Несмотря на радость по поводу того, что ему удалось отвертеться и от кутузки и от денежного штрафа, возмущение царящими в Германии порядками осталось. В Салониках читали следующие строки:
«…но гитлеровцев, черт бы их побрал, как саранчи. И вся эта дрянь расхаживает в форме и сапогах, со свастикой на рукаве. Гордые и надутые, как павлины…»
Лованиум по-латыни или современный Лувен оказался городом довольно провинциальным. Так же как и в Салониках, здесь встречались люди различных национальностей и верований, уже исчезающие философские течения и наиболее революционные идеи, великолепные памятники древности соседствовали с дешевкой, высокие идеалы — с самой настоящей жаждой наживы, а суровая католическая мораль — с неприкрытым развратом. Юный студент только диву давался, встречая на улице одетую в средневековые одежды монахиню рядом с американским клириком, возвращающимся с теннисного корта с сигаретой в зубах и в шляпе набекрень.
У Лувенского университета были свои традиции, истоки которых восходили еще к XV веку. Честно говоря, принц Брабанта основал здесь первый факультет в основном ради использования пустующих, заброшенных домов и оживления хиреющего города. Дело в том, что в течение XIV столетия из Брабанта в Англию эмигрировало около 150 тысяч ткачей, поскольку английский король Эдуард III посулил им «хорошую говядину и хорошую баранину, сколько они способны будут съесть». И вот в 1426 году пришла спасительная папская булла с номинацией ректора, и тогда, при сборище принцев и ученых из Кельна и Парижа, под потоками красноречивых речей 7 сентября 1426 года было торжественно отмечено рождение нового университета в Брабанте. С того далекого дня здесь было произнесено более пятисот речей, посвященных началу нового учебного года. Одну из них выслушал и наш герой…
Затем Иреку пришлось столкнуться с суровой действительностью. Кое-как устроившись на месте, он уже 13 октября писал в Салоники:
«Первое впечатление ужасное. Дождь и пасмурная погода, а наше университетское здание напоминает тюрьму. Мне отвели отвратительную и узкую комнату, неуютную, облепленную газетами, одним словом — к о н ю ш н ю…»
Прежде всего нашего героя неприятно поразили широкие программы факультетов. К счастью, курс лекций на первом году консульско-правового факультета показался ему несколько более легким, чем остальные. А уже месяцем позже, в ноябре, предмет его мечтаний — Европа окончательно осточертела Георгию. Он дает убийственную характеристику старой университетской резиденции. Примерно так же сурово он судит жителей этого городка:
«Люди здесь в борьбе за житейские радости превратились в каких-то выродков… Надоели они мне жутко… Тяжело… Учиться довольно трудно… Еда паршивая… Добивает меня стирка… Надеюсь, что на рождество ты, мама, пришлешь мне килограмм «бабки»… Скучаю по всем вам, а по тебе, мама, особенно… Никогда еще я вас так не любил, как сейчас, когда нахожусь в двух тысячах километров от вас…»
Читая эти слова, пани Леонардия сокрушалась над горькой судьбой сына, но пан Ян только радовался.