Агентство "ЭКЗОРЦИСТ": ALBEDO
Шрифт:
Конечно, трудно вообразить мотив, побуждающий Вернера жестоко расправляться с девушками по ночам, но, с другой стороны, я вообще не мог представить, чем руководствовался убийца. Что же касается доктора… Кто знает, как подействовала на него та история с дочкой лорда? Кажется, Вернер обладал довольно впечатлительной натурой, хоть и старался это скрывать. Возможно, иногда ему кажется, что он видит свою возлюбленную в других женщинах, и тогда… Интересно, кстати, что случилось с девушкой после того, как доктор изрубил на куски её отца.
Глава 58
До морга я добрался быстро, но никого там не застал. Пришлось искать сторожа. Помощника у Вернера не было, так что я оказался предоставлен самому себе. Сторож отпер мне дверь, когда я объяснил, что уполномочен расследовать дело. Сам он сел в уголке и закурил. Вид у него был сонный, а лицо опухшее, как у человека, который злоупотребляет алкоголем. За мной он не следил, а всё больше зевал, не удосуживаясь прикрывать рот ладонью.
Я нашёл тела убитых женщин. Это было несложно, потому что они больше походили на куски мяса, чем на людей, пусть и мёртвых. Следов кнута разглядеть не смог, потому что всё покрывали глубокие раны. Руки и ноги едва держались, у одной из жертв голова оказалась почти отрубленной. Были видны грубые стежки, которыми Вернер пришил её к шее.
Внимательно рассматривая трупы, я искал что-то необычное, что бросилось бы в глаза или просто показалось странным. Проверил ногти, но они были чистыми.
Хоть опыт у меня имелся, прикасаться к холодной безжизненной плоти было неприятно. Лишившись души, люди превращаются в подобия экспонатов. Они становятся… вещами. Пожалуй, это страшнее всего: понимать, что живое существо может вдруг превратиться из двигающегося, мыслящего и чувствующего в нечто безликое.
Запах стоял в морге нестерпимый, и я пожалел, что не воспользовался ментоловой мазью. Обычно её наносят под носом, чтобы заглушить вонь. Сдерживая рвотные позывы, я попросил сторожа перевернуть тела. Тот недовольно поворчал, но распоряжение выполнил.
– Тяжёлые, - проговорил он, отступив.
Похоже, убийца сосредоточил усилия на спинах своих жертв: на груди и животе повреждений почти не было. Я обратил особое внимание на запястья и лодыжки. Следы от верёвок отсутствовали. Значит, преступник не связывал женщин. Этого я не ожидал. Как такое возможно? Они не кричали и не сопротивлялись, хотя не были опутаны и могли свободно убежать. Или не могли? Я попытался представить ситуацию, в которой человек позволяет бить и рубить себя, не издавая при этом ни звука и не стараясь спастись. Наверное, это возможно лишь при условии, что жертва парализована. Возможно, даже не чувствует боли. Хм…
Я достал из саквояжа несколько препаратов и занялся экспертизой. Понадобилось около часа, чтобы выяснить, что жертвы не были опоены наркотиками, снотворным или анестезией. Подобные препараты не разлагаются полностью, и их следы всегда можно обнаружить. Выходит, женщины молчали по какой-то иной причине.
Жаль, что нельзя проверить, принимали ли эти женщины наркотик.
Собрав препараты, я раздвинул одной из убитых веки и от неожиданности отшатнулся. Я знал, что радужная оболочка меняет цвет после смерти, но впервые видел, чтобы глаз сморщился, как чернослив: он буквально ссохся и занимал внутри глазницы в два раза меньше места, чем положено! Как, интересно, Вернер объяснил бы это явление?
Я проверил глаза у второй жертвы – картина такая же. Тогда, воспользовавшись одним из инструментов, нашедшихся поблизости, я не без труда открыл женщинам рты: пришлось просунуть металл между стиснутыми зубами и давить, пока челюсти не сломались с сухим хрустом.
Наблюдавший за этой операцией сторож недовольно засопел.
– Нет человеку покоя ни на этом, ни на том свете! – пробормотал он. – Как будто мало над ними поиздевались.
Я проигнорировал обе реплики. Меня интересовали трупы. Я верил, что мертвецы способны многое рассказать внимательному «слушателю». И не про некромантию и даже не про посещение залов Чёрного зиккурата с душами.
Задержав дыхание, я заглянул в рот первой жертве, затем - второй. Как я и думал, языки были сморщены и черны – словно иссушены продолжительным отсутствием влаги. Такое, наверное, часто можно увидеть в пустыне – у тех, кто заблудился там и погиб, не добравшись до колодца – но не в Брайтоне, где вода бьёт из земли буквально на каждом шагу. По какой причине подобное могло случиться с женщинами здесь?
Я осмотрелся в поисках журнала вскрытия. В углу стояло небольшое старое бюро. В верхнем ящике я обнаружил кучу дешёвых шариковых ручек и карандашей. В другом лежали потрёпанные книги по медицине. Журнал нашёлся в третьем. Присев на стул, я пролистал страницы до последних записей.
Большую часть того, о чём счёл необходимым упомянуть доктор, я не понимал. Всё-таки, мои познания в медицине ограничивались тем, что я постиг в прежнем мире. Здесь я занимался, в основном, генетикой и связанными с ней вопросами. Причём – больше в теории.
Но кое-что заинтересовало меня: «Отвердение тела наступает обычно в течение трёх суток в зависимости от разных условий. Однако труп Кавендиш, доставленный в морг всего спустя несколько часов после смерти был уже полностью окоченевшим. Затем ткани начали размягчаться, суставам возвращалась гибкость. К вечеру тело стало дряблым и рыхлым, после чего процесс отвердения возобновился. За два часа до повторного окоченения я случайно обнаружил, что глазные яблоки и язык почернели и выглядят так, словно лишились всей влаги. Органы эти походят на сухофрукты и вид имеют отвратительный и жуткий». Последние слова доктор зачеркнул, должно быть, устыдившись собственной впечатлительности.
Примерно такая же запись, но уже более сухая, была сделана при вскрытии Бошан. Вернер не комментировал, по каким причинам окоченение приобрело столь необычный характер – лишь выражал недоумение.
Закрыв журнал, я убрал его на место и кивнул сторожу.
– Скажите доктору, если увидите его, что меня посетила одна идея, и я пришёл, чтобы её проверить, но ничего не нашёл.
– Ладно!
– буркнул тот, вставая, чтобы укрыть трупы простынями. – Увидишь его, как же! Он тут и не появляется.
Это меня вполне устраивало. Перед уходом я в последний раз взглянул на тела. Почему-то показалось, что они походят на пустые оболочки – слово вместе с жизнью из них улетучилось ещё что-то... По спине пробежали мурашки. Это вызвало у меня досаду, и я решительно отвернулся.
Выйдя на улицу, первым делом глубоко вдохнул тёплый свежий воздух. Какой разительный контраст между жизнью и смертью: моргом и Брайтоном, усыпанным цветами, зеленью и залитым бронзовыми бликами садившегося солнца! С другой стороны, разве не является цветущий сад, полный ароматов персиков и вишни, кладбищем для тысяч насекомых и десятков пресмыкающихся, птиц и земноводных? Разве не преют их тела во влажной почве, чтобы напоить корни растений и превратиться в благоухающие лепестки?