Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста
Шрифт:
Канализация, ванна – все это, конечно, не работало: водопроводные трубы полопались еще прошлой зимой.
Утром опять яичница и какао. Потом нас отвезли на фаэтоне на станцию. Пришел поезд на Ростов, посадка – как вчера. Чекисты с боя брали для нас вагон. Помню обледенелые ступени, мы с трудом влезли. Вскочив в вагон раньше всех, чекисты уже заняли для нас хорошие места в глубине вагона. И опять, едва появилась Лена, ей – всеобщее внимание: “Леночка, Леночка!” И опять шум, смех.
А я села на маленькую лавочку у окна и смотрю на черноту за окном. Даже мелькания столбов не видно. Электричества в поезде нет. Где-то в середине
Надышали, было не холодно. Сижу, вся ушла в свои мечты. Представляю, как он меня встретит, как я предстану перед ним в черном элегантном пальто и в черной шляпке, в облегающих руку черных перчатках (подарок Абрама Ильича), надушенная французскими духами (тоже подарок Абрама Ильича). Мама дала мне в приданое и персидский ковер, купленный на деньги Абрама Ильича. Я не хотела брать: “Ну как же, мама!” – воскликнула я с укором, но она мне: “Ничего, бери, не стесняйся, я с ним рассчитаюсь”.
Поезд прибывает в Ростов в шесть часов утра. Глубокая осень – конец ноября, еще ночь, темно… Но вдруг впереди – огни. Море огней. Вся станция залита электрическим светом. Я еще никогда не видела такого освещения. Вот что значит большой город! Я подумала, что это хорошее предзнаменование.
Сошли на перрон. Я прихорошилась еще в вагоне, сердце замирает – вот сейчас он встретит, поцелует, а от меня – тонкий аромат…
Но – никого. Ни-ко-го. Перрон пуст. Только мы со своими “картиной, корзиной, картонкой…”. “Поросеночек” видит, как я расстроилась, побежал на станцию узнавать. Позвонил оттуда по телефону в штаб. Вернулся обратно, рассказывает: Зарницкий, когда узнал, что мы приехали, страшно взволновался. Оказывается, он уже два дня нас встречал, а нас все не было. И как раз сегодня он не пошел встречать. Но сейчас будет.
И вот цоканье копыт, едет фаэтон, и на залитом светом перроне вижу – быстро, быстро, почти бежит к нам в длинной шинели “с разговорами”, стройный, на голове “спринцовка” буденовская с красной звездой [26] . Запыхался, взволнован.
– Видите, я вас сегодня не ждал, я даже небрит… Вы уж простите! – нетерпеливо заглядывает мне в лицо, но не поцеловал при всех, только смотрит на меня.
А тут приехавшие с нами военные и “поросеночек” подхватили наши “корзины, картины, картонки”… Зарницкий крепко взял меня под руку и повел вперед, забыв про Лену. Она тотчас обиделась.
26
Остроконечная красноармейская шапка, которую называли “буденовкой”.
– А я? – воскликнула она.
– Да, да, Леночка! – И второй рукой взял и ее под руку.
И тут я впервые почувствовала, что отныне первая дама – я.
3 Зарницкий жил, как и армавирцы, в большом реквизированном особняке. Это был дом ЧК. Зарницкий занимал там только две комнаты, хотя он был начальство. Во всех других комнатах жили его подчиненные с семьями. Особняк этот был, как большая коммунальная квартира.
Иван Александрович предупредил меня: все соседи по дому знают, что он ждет невесту, и, когда мы приедем, изо всех дверей будут высовываться любопытные лица – какая я? Так оно и оказалось. Лица все были женские.
Иван Александрович провел нас в свои комнаты, в спальню, чтобы мы могли переодеться с дороги. Там была
– Смотри, на чем спит твой жених! – И показала на рваные простыни. Как хорошо, что мне сделали приданое!
Потом мы завтракали в другой его комнате, и нам принесли яичницу и какао. Наверное, ничего другого у чекистов не было ни здесь, ни в Армавире.
До свадьбы мы с Леной жили не у Зарницкого, а у нашей родственницы.
Я сказала Ивану Александровичу, что иначе не согласна, как венчаться.
– Ну что же, – сказал он, – будем венчаться.
Он не протестовал, я уже знала, что его отец – священник. Мне в поезде об этом рассказал “поросеночек”. Я тогда удивилась, я думала, он еврей.
Со свадьбой надо было очень спешить, потому что начинался пост, а в пост не венчают.
Была масса хлопот, готовились к свадьбе, украшали нашу комнату. Всюду стояли цветы – осенние хризантемы. А над брачной кроватью – персидский ковер Абрама Ильича.
Накануне расписались мы в каком-то темном, мрачном, казенном здании. Нам выдали справку, что в ростовской книге записей актов гражданского состояния мы зарегистрированы как муж и жена.
На другой день – венчание в церкви. Перед венчанием мы с Леной поехали в особняк к Ивану Александровичу. Я заглянула в шкаф, а там сложены разнообразные торты, пироги. Это соседки напекли нам на свадьбу. Ивана Александровича все любили.
Соседки пришли спрашивать, есть ли у меня скатерть. У меня была, но только одна. Я сказала, что есть простыни (опять я подумала: как хорошо, что мама позаботилась о приданом!). Моими простынями и накрыли столы. Правда, потом они все оказались в пятнах, но в китайской прачечной их отстирали. (Были у нас тогда китайские прачечные [27] , как там хорошо стирали!)
27
До революции в России традиционными были прачечные, в которых работали китайцы.
Иван Александрович сказал мне:
– Ага, я пригласил парикмахера, он вас причешет. Парикмахер опаздывал, мы нервничали, я уже была в подвенечном платье. Наконец он пришел. Он мне сделал прекрасную прическу – крупные локоны, вокруг головы венчик из крупных кудрей. Волосы у меня были тогда каштановые, густые, блестящие – не то что сейчас.
Меня парикмахер завил, начал завивать Лену (она была по моде коротко стрижена), но тут пришел Зарницкий:
– Нужно ехать, пора!
Лена изумилась:
– А как же я?
Она именно изумилась, так как всегда привыкла быть главным лицом. Иван Александрович извинился:
– Вы уж извините, Леночка, но время назначено, опоздать туда нельзя.
Лена надулась, но пришлось ей ехать недозавитой.
Батюшка венчал сразу три пары, водил нас вокруг аналоя, в церкви пели: “Исайя ликуй!”
Потом – свадебный ужин в большом зале особняка.
Было шумно, весело, много ели, пили; не всегда удавалось попробовать такие блюда. Двенадцать часов ночи, потом – два часа, четыре, а свадьба все не расходилась. Пили, танцевали, кричали нам: “Горько!” Я страшно устала. Иван Александрович понял это. “Пойдемте?” – осторожно предложил он мне. Мы пошли к себе в комнату, а там дышать нечем – столько цветов понаставлено! Нас проводила Лена.