Ах, уехал мой любимый
Шрифт:
– Я знал, что найду тебя здесь, - прошелестел над ухом голос Матвея.
– Жаль. Тогда я бы предпочла прятаться в другом месте, - ответила я, не обернувшись.
– Ты пыталась от меня спрятаться?
– Я пыталась не успеть.
– У тебя отлично получилось. Ты опоздала на полчаса.
– У нас у обоих отлично получилось опоздать. Лет на двенадцать.
– Каюсь, - шумно выдохнул у виска. – Ошибочно решил, что двенадцать лет назад сел в нужный мне автобус.
– А теперь что?
–
– А если опять ошибся?
– В этот раз – нет, - повисла пауза, тянущаяся между нами тонкой паутинкой. За спиной чувствовалось движение. Матвей был совсем близко. – Анют?
– М?
– Есть хоть маленький шанс на моё прощение?
– Шанс есть всегда и у всех.
– А у меня?
– А у тебя… - шумно вздохнула и повернулась к нему, чтобы видеть глаза цвета горького шоколада. – Ты издеваешься, Козырский?
– Что не так? – выпучил она невинное глаза, торчащие из, чтоб его, черной шляпы.
– В шляпе, серьёзно?! Ты пришёл в шляпе?
– Прости, – рассмеялся он, снимая головной убор с головы. – Увидел их в киоске рядом и не удержался. Эта с розовой лентой тебе.
Вытащив одну шляпу из другой, он надел мне на голову ту, у которой имелась розовая лента, а себе оставил с синей.
– А цветы ты принёс, чтобы похвастаться? – спросила, бросив взгляд на букет розовых пионов в его руке.
– Ага, - уголки его губ поползли в довольной ухмылке. – Красивые?
– Очень.
– Значит, твои, - протянул мне букет, даже не планируя принимать какие-либо возражения.
– Даже рубашечку нагладил, - ехидно подметила я, зарываясь лицом в цветы, чтобы вдохнуть их тонких аромат и спрятать румянец в розовом цвете.
– С четвертой попытки.
– А предыдущие три?
– Прожёг, - смущенно улыбнулся Матвей, слегка потупив взгляд. – Так что, если вдруг захочешь дома походить с открытой спиной или грудью, то могу одолжить любую из них.
– Дурак, - хохотнула я, шуточно ударив его по носу букетом.
– Идём? – спросил Матвей и подставил локоть, на котором мне, судя по всему, полагалось повиснуть как истинной леди.
– Идём, - гордо прошагала мимо и вышла на тротуар в обнимку с букетом.
Локоть и другие части его тела, подчеркнутые рубашкой и джинсами, решительно проигнорировала.
Тихо усмехнулся, качнул головой, но пошёл следом за мной.
– Уела.
– Руки заняты, - уткнулась в букет, чтобы спрятать ехидную улыбку. – И куда мы идём?
– Туда, потом туда и потом можно вон туда, - рассказывал Матвей наш предполагаемый маршрут, указывая руками в разные от нас стороны.
– То есть, конкретной цели нет?
– Главное – с тобой, а куда – неважно.
– А если я решу уйти? Прямо сейчас, - заглянула в его глаза, в которых на секунду вспыхнула растерянность.
–
– И как же взрослый двадцатидевятилетний мужчина принимает уход дамы со свидания?
– Лягу на тротуар и буду плакать. По-мужски так… вприкуску с асфальтом, - улыбнулся уголками губ и с хитрым блеском в темных глазах из-под козырька картонной шляпы.
– А ногами дрыгать будешь?
– Конечно! Я же буду крайне обижен.
– Тогда начинай, - многозначительно посмотрела на асфальт под ногами и отошла в сторону. – Ну.
– А ты что будешь делать?
– Выпендриваться. Могу себе позволить.
– А можно я буду кричать «дай!» пока буду плакать, лёжа на асфальте? – спросил Матвей и, кажется, в самом деле собрался устроить показательную истерику в городском парке.
– Зачем?
– Вот представь себе: реву я, значит, во всю глотку, кричу «дай!», а к нам подходит какая-нибудь милая бабулька. Спрашивает, в чем дело, а потом, вникнув в ситуацию, говорит тебе: ну, дай ты ему! Сложно тебе, что ли?!
– Точно – дурак, - рассмеялась я и подошла ближе. – Ладно, пойдём… туда. Не хватало ещё, чтобы ты к бабулькам лез.
– Ладно, так уж и быть, сегодня я всецело твой, - подошёл ближе и зашагал со мной в ногу по узкому тротуару.
Снова уткнулась носом в цветы, которые приятной тяжестью тянули руки и моё внимание к себе.
– Я думала, ты снова придёшь с плюшевым медведем.
– Я же не дурак. В этот раз заработал на цветы и ресторан.
– Мальчик подрос, - уважительно кивнула.
– А где тот медвежонок? – спросил Матвей аккуратно. – Ты его, наверное, сразу выкинула?
– Хотела, - уставилась перед собой в линию заката. – Сначала хотела оторвать ему голову, сжечь, даже в унитазе утопить, но потом мама сказала, что он ни в чем не виноват. И если мы расстались с тобой, то медвежонок не должен из-за этого страдать. Он как ребенок, который просто остается жить с матерью.
– Он до сих пор с тобой живёт?
– Нет. Я же не дура, столько лет таскать с собой плюшевого медвежонка, - говорила я так искренно, что начала верить, что я не дура, у которой уже двенадцать лет в шкафу живёт плюшевое напоминание, подаренное когда-то Козырским.
– Я тогда сразу после школы пошёл к отцу в контору, чтобы заработать на этого медвежонка и на кафе.
– А еще перед этим ты проспорил Маслову и тебе пришлось страдать весь оставшийся вечер, - напомнила я ему и себе, одномоментно испытав желание двинуть ему букетом по морде и уйти, не оборачиваясь.
– Я специально проиграл ту игру, - будто бы смущенно поджал губы и опустил взгляд.
– Иначе тебя пригласил бы Маслов. Он, конечно, мой друг, но… я проиграл бы гораздо больше, если бы выиграл.