Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь
Шрифт:
Николай думал об этом несколько дней, перебирал в уме всех поэтов, которых знал лично, и всех, чьи стихи попадались ему в журналах и сборниках. Ни один из известных ему стихотворцев явно не подходил на роль таинственной дамы по фамилии де Габриак, и это означало только одно: либо Николай плохо знал кого-то из современных поэтов, либо в литературном мире появился новый талант.
Желание узнать, кто такая Черубина де Габриак, вскоре завладело Николаем полностью. А следующий номер «Аполлона», в котором было напечатано другое стихотворение, подписанное этим псевдонимом, разжег его интерес еще сильнее. К тому же вскоре после этого Николай узнал, что другие литераторы тоже безуспешно пытаются раскрыть тайну этого имени и выдвигают самые невероятные предположения о том, кто на самом деле пишет эти чудесные стихи. Редактор «Аполлона» Сергей Маковский рассказывал, что встречался с ней лично, но никто, кроме него, больше не видел эту женщину. От Маковского же в литературных кругах узнали кое-какие подробности ее биографии. Он говорил, что она – француженка по отцу и русская по матери, а выросла в Испании, причем детство провела в католическом монастыре. Рассказывал под большим секретом, что поэтесса в ссоре с матерью и всегда говорит о ней как об умершей, хотя та жива, но много лет назад изменила ее отцу. Называл ее очаровательной и обаятельной и даже намекал, что влюблен в нее. Вот только можно ли верить всем этим рассказам и не был ли Маковский сам участником мистификации? Многие подозревали, что это именно так, а кое-кто даже считал, что Черубиной назвался сам Маковский, постеснявшийся публиковать в своем журнале собственные стихотворения. Доказательств этой версии, правда, ни у кого не было, но тем сильнее поэты, писатели и журналисты готовы были в нее поверить.
Правда, потом появилась другая сплетня – настоящим автором произведений Черубины стали считать Максимилиана Волошина, о котором Маковский как-то раз тоже обмолвился, что тот знаком с поэтессой и даже помогает ей вести переписку с журналами, но сам Волошин эти слухи решительно отрицал.
Гумилев больше склонялся ко второму варианту, к тому же стихи, которые Волошин подписывал собственным именем, очень сильно отличались от произведений де Габриак.
Каково же было изумление Николая, когда он узнал правду! Страстная иностранка, сочинявшая смелые стихи о Боге, любви и красоте, о дальних странах, прекрасных дамах и рыцарях, в действительности оказалась совершенно невзрачной, ничем не примечательной на вид, скромной учительницей! Она говорила тихим голосом, заметно хромала при ходьбе, стеснялась лишний раз посмотреть в глаза собеседнику, не считала себя талантливой и не верила, что ее стихи привлекли бы всеобщее внимание, если бы не созданная вокруг них загадочная история с псевдонимом. Но познакомившись с ней чуть ближе и заглянув в глубину ее пугливых серых глаз, Гумилев увидел в них такую твердость и силу характера, что у него отпали последние сомнения в авторстве стихов Черубины.
С каждой встречей он уважал эту юную девушку все сильнее. Она читала свои новые стихи, обсуждала поэзию других авторов «Аполлона», и Николай восхищался и ее талантом, и острым критическим умом. Она просила Гумилева почитать его произведения, и он начинал волноваться, как будто декламировал собственные стихи впервые. Рассказывала о своем детстве и жестоких брате и сестре, насмехавшихся над ее хромотой и отламывавших ноги у ее кукол, а в следующую минуту уже улыбалась, говорила о них что-нибудь хорошее, и голос ее звучал так тепло, что Николай не верил своим ушам и поражался ее великодушию, позволявшему этой девушке забыть все обиды, простить родным злые и глупые детские шутки и продолжать любить их, несмотря ни на что.
Через несколько недель знакомства Гумилев уже не знал, кем восхищается больше – неприступной Анной Горенко или этой тихой, бесконечно доброй девушкой с ясными, широко распахнутыми, как у маленького ребенка, глазами. Нет, Анна, конечно, не была забыта, но она была далеко и не хотела встречаться с ним, не отвечала на его письма… А Черубина де Габриак, на самом деле носившая имя Елизавета Дмитриева, была рядом и с интересом общалась с ним, слушала его стихи, читала свои…
Мысль о том, что Дмитриева могла бы стать его женой и что с ней в отличие от Анны он был бы счастлив, в первый момент показалась Николаю глупой и странной. Но чем дальше, тем сильнее он уверялся в том, что его встреча с Лилей была не случайной и что именно она предназначена ему судьбой, чтобы утешиться после отказов Горенко. Однако произошедшее в конце концов между ними объяснение показало, что сама Дмитриева думала совершенно иначе.
– Вы – удивительный человек, вы – талант, – шептала она, отводя в сторону глаза и заливаясь краской от смущения. – Но… я принадлежу другому человеку. Он сейчас служит в армии, я его жду… Простите меня, Николай, но я не могу принять ваше предложение…
Что заставило Николая в тот же вечер проболтаться об отказе Елизаветы в компании таких же, как он, слегка подвыпивших литераторов и с досадой объявить, что юная поэтесса слишком переборчива? То ли рухнувшая надежда на спокойную жизнь, то ли обида и задетая гордость… Но, как бы там ни было, приятели поняли его слова превратно, и по городу прошел слух о том, что он говорил о девушке в пренебрежительных выражениях. До самого Николая эта сплетня добралась в таком искаженном виде, что он даже не сразу понял, о чем шла речь. Говорили, будто бы он возмущался отказом Дмитриевой и обвинял ее в глупости, считая, что свадьба с ним для нее, хромой и невзрачной, единственный шанс выйти замуж, что он снизошел до нее, и она должна быть ему за это благодарной… Гумилев как мог опровергал эти слухи и уверял, что относится к Лизе со всевозможным уважением, однако большинство литераторов верили не ему, а любителям посплетничать.
Но хуже всего было то, что им поверил еще один друг Дмитриевой, Максимилиан Волошин, и посчитал, что Николая необходимо проучить за такое неподобающее мужчине поведение. Впрочем, теперь, после всего случившегося в театре, Гумилев и сам мечтал о том, чтобы встретиться с бывшим приятелем и собратом по перу с оружием в руках. «По крайней мере болтать теперь будут не о Черубине, а о нас с Максимилианом! – подумал он, обессиленно опускаясь на кровать и закрывая глаза. – Хоть что-то я смогу для нее сделать…»
Разбитые губы и щека продолжали болеть, в промокшей от растаявшего снега одежде было холодно, но усталость, внезапно навалившаяся на молодого человека, была так сильна, что он даже не попытался встать и привести себя в порядок. Сейчас ему хотелось только неподвижно лежать на кровати и ни о чем не думать. А всеми делами, связанными с дуэлью, он займется завтра…
Глава Х Россия, Санкт-Петербург, 1909 г.
Борьба одна: и там, где по холмам
Под рёв звериный плещут водопады,
И здесь, где взор девичий, – но, как там,
Обезоруженному нет пощады.
Н. Гумилев
«История повторяется дважды, – с самого утра вертелась в голове у Гумилева эта знакомая еще со времен учебы в гимназии цитата, – в первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса». В юности ему казалось, что Гегель, говоря это, был слишком категоричен и что подобных закономерностей в истории не так уж много. Теперь же, собираясь встретиться с Максимилианом Волошиным на Черной речке, он не мог отделаться от мысли, что знаменитый философ был прав. Во всяком случае, такие повторения вполне возможны. И одно из них скорее всего вот-вот произойдет при его активном участии.
Но изменить что-либо и избежать фарса все равно уже невозможно. Оставалось только продолжать начатое дело и постараться, чтобы фарс, если уж он должен произойти, получился не слишком смешным…
Николай оделся в свой лучший костюм и, после недолгого раздумья, водрузил на голову цилиндр. Снова пришла мысль о повторении истории и о сходстве с событиями далекого прошлого, но без цилиндра он выглядел совсем не серьезно и не солидно. Впрочем, даже цилиндр не слишком улучшал ситуацию, отметил про себя молодой человек, проходя мимо зеркала. Но теперь поздно что-то менять, если бы он задержался дома еще хотя бы на минуту, то опоздал бы.
Подавив желание оглянуться и в последний раз окинуть взглядом комнату, из которой он, может быть, уходил навсегда, Николай с силой захлопнул за собой дверь. Вскоре он был уже за рулем своего недавно купленного автомобиля и снова отгонял от себя мысли о комедийности всего происходящего. Собираться стреляться на настоящих пистолетах прошлого века и ехать на дуэль в современном авто – в этом есть что-то невыразимо гротескное… Но и ехать на извозчике, имея собственный транспорт, не менее глупо…