Ахульго
Шрифт:
– Верно, – кивнул кади.
Жахпар-ага скинул сапоги, заглянул в мечеть и скоро вернулся.
– Там же ничего нет, – сказал Жахпар-ага.
– Там есть то, что дороже всех богатств, – настаивал кади.
– Но грабители этого не найдут, даже если разрушат мечеть до основания.
– Что он сказал? – спросил Галафеев.
– Говорит, что для добрых людей в мечети есть райские блаженства, а для дурных – адские муки.
Галафеев кашлянул, тронул нагайкой своего коня и уехал вместе со своими адъютантами. Растерянные солдаты осторожно заглядывали в открытую дверь мечети,
– Тюфяки одни, – говорили солдаты.
– И книги…
– Это же не церковь, – объясняли казаки.
– Тут злата-серебра не бывает.
Тем временем милиционеры спешились, отодвинули от входа солдат и, оставив обувь у порога, пошли в мечеть молиться.
– Так вы, значит, за этих, за басурман? – подозрительно спрашивал казаков фельдфебель.
– У нас своя вера имеется, – отвечал вахмистр.
– И сказано в писании: «Не укради».
– Так в заповедях и «Не убий» сказано, – напомнил фельдфебель.
– Чего же ты воюешь?
– За войну – царю перед Богом ответ держать, – отвечал вахмистр.
– А за воровство, да еще из храма, где и нашего спасителя почитают, каждый сам ответствовать будет.
– Мудрено, – чесал затылок фельдфебель.
– Повоюй еще на Кавказе, и ты мудрецом сделаешься, – отвечал вахмистр.
– Только вы-то уйдете, а нам здесь жить.
Была и другая причина, почему казаки, особенно терские, недолюбливали присылаемых из России солдат: эти казаки были староверы, и официальную церковь не особо почитали.
Милютин с Васильчиковым объезжали Чиркату, удивляясь добротным домам и богатым садам, окружавшим аул.
– Не удивительно, что они с нами дерутся, – размышлял Милютин.
– При таком изобилии и вековечной свободе на что им наше владычество?
– Вот и я думаю, поручик, зря мы сюда сунулись, – отвечал Васильчиков.
– Тоже сказать – владычество! – добавил Милютин.
– Наш Кавказ, в который без пушек не сунешься.
– А солдаты? – рассуждал Васильчиков.
– Коли живые вернутся, так помещиков ни в грош не поставят. И другим станут говорить, как горцы сами по себе живут, без всяких помещиков. А это, знаете ли, революцией пахнет.
– Насчет революций я с вами не соглашусь, корнет, – сказал Милютин.
– Но крепостное право, полагаю, не устоит. Слишком уж много тут свидетелей насчет выгод вольной жизни.
Все это понимал и Граббе, а потому торопился разделаться с Шамилем и его вольным Имаматом, пока армия еще не до конца пропиталась его свободолюбивым, мятежным духом. Самодостаточность горцев тоже его удивляла. Помноженная на воинственный дух населения, да еще осененная твердой волей имама, она была опасной силой, с которой следовало покончить раз и навсегда.
Граббе снова окинул взглядом большой и богатый аул, его обширные сады и зеленые террасы пашен. Генерал смотрел на них в последний раз, потому что уже решил уничтожить этот чудесный мираж, смущавший не только солдат, но и генералов.
Граббе чувствовал, что Шамиль где-то совсем рядом. Но Ахульго смотрелось отсюда обыкновенным выступом, отрогом, ничем особым не выделяясь среди других гор. И Граббе горел желанием добраться до Ахульго как можно скорее, чтобы воочию убедиться, что же это за гора такая, про которую было столько толков. Но теперь ему мешала река. Андийское Койсу текло как раз в сторону Ахульго, которое стояло на другой стороне реки и до которого от Чиркаты было всего две-три версты.
Попробовали устроить мост, но сильное течение с глубоким и широким руслом не позволяло навести даже временную переправу. К тому же засевшие на другой стороне ополченцы сильно мешали делу, начиная перестрелку при каждой попытке форсировать реку. Их с большим трудом удалось оттеснить пушками, но пули, хотя и с большего расстояния, продолжали лететь из-за реки.
В воду храбро лезли саперы, держа канат, который надо было перекинуть на другую сторону. Но вместо этого с трудом удалось спасти их самих. Затем в реку входили шеренгами солдаты, пока одного не унесло и не разбило о камни. Всадники бросались в реку на конях, но те пятились и не хотели идти дальше, дрожа всем телом и испуганно фыркая. Наконец, решили пустить вперед верблюда. Тот покорно шагнул в стремнину, дошел почти до середины реки, но вдруг споткнулся и, жалобно крича, поплыл по течению, пока не исчез за поворотом реки. Это весьма опечалило его владельца, но ему посулили возместить убыток, и он покорно замолчал.
Но мост был необходим. Пробовали вбить сваи в каменистое дно, однако и этот опыт не увенчался успехом.
Тогда Граббе отправил вдоль реки, вверх по течению, летучий отряд. По полученным сведениям, где-то там был Сагритлохский мост. Его надлежало найти и перейти на правый берег. Затем большая часть отряда должна была двинуться к Ашильте, а меньшая – вернуться к Чиркате, чтобы отогнать ополченцев и строить мост уже с двух сторон. А до той поры велено было заготавливать необходимые материалы. И первыми жертвами пали ближайшие к реке сакли и сады.
– Деревья рубить! – гнал солдат прапорщик.
– Шевелись!
– Да как же можно? – недоумевали солдаты.
– Фрухты спеют!
– Делай, что велят!
– Не по-божески это, ваше благородие…
– Без тебя знаю, дурак, – злился прапорщик.
– Пшел исполнять!
Музыкантам приказали подбодрить солдат веселой музыкой. Они взяли в руки инструменты и вслед за Развадовским заиграли похоронный марш.
Мост решено было соорудить на горский манер, бревенчатыми настилами, выступавшими друг над другом. Милиционеры знали, как их строить, Милютин сделал чертеж, и первые бревна начали забивать в берег, туда, где остались ямы от основания прежнего моста.
Этот мост был стратегически важен, потому что открывал доступ к Ахульго – цели всей экспедиции. К тому же в отряде кончалось продовольствие и на исходе были военные припасы, а с той стороны, через Шуру, двигались большие обозы со всем необходимым. Рассчитывать на прежние сообщения с Внезапной через перевал и на припасы, оставленные в Удачной, уже не приходилось.
Кроме того, должны были прибыть основные силы горской милиции во главе с шамхалом Тарковским и Ахмед-ханом Мехтулинским. И уже замечены были в вечернем небе сигнальные ракеты, возвещавшие о приближении обоза и отрядов.