Ахульго
Шрифт:
За окнами послышался цокот копыт и зафыркали кони.
– Отец едет! – закричал с террасы Джамалуддин.
Джавгарат бросилась к окну и увидела, что к дому подъезжает Шамиль с наибами и своими вечными спутниками – Юнусом и Султанбеком.
– Не забудь приготовить чай, – велела Патимат, накладывая на чеканный поднос угощения.
– Как только помолятся, все должно быть готово.
Джавгарат разожгла самовар, бросив в трубу уголья из очага. Затем достала фабричный чайник и принялась накладывать заварку: обычный чай, немного шиповника, розовых лепестков, чабрец, листок мяты, чуть-чуть тмина. Такой чай был почти лекарством.
Джамалуддин слетел с террасы и принялся открывать ворота. Шамиль и гости спешились. Наибы следом за имамом вошли в дом и поднялись по лестнице на второй этаж. Обычно лестницами в саклях служили толстые бревна, на которых вырубались ступени, но для имама чиркатинцы сделали настоящую каменную лестницу, как у ханов. Да и кто были эти грешники по сравнению с имамом?
Мюриды сняли с коней седла и внесли их во двор. Затем Юнус повел коней на водопой, а Султанбек закрыл ворота и принялся насыпать овес в торбы для лошадей.
Когда приезжали гости, у Джамалуддина появлялись свои обязанности. Сначала он уважительно жал протянутые ему руки, коротко отвечал на приветствия, а затем брал небольшой кувшин с изогнутым носиком и лил воду, помогая гостям совершать омовение. Вот и в этот раз не успели гости войти, как с минарета запел будун, призывая правоверных на молитву.
Пока совершалось омовение, маленький Гази-Магомед, уже понимавший что к чему, расстелил коврики для намазов, один – впереди для отца, а остальные – за ним в ряд по числу гостей.
Шамиль встал на молитву, поднял к голове раскрытые ладони и произнес азан. Гости повторяли молитвы шепотом, а где полагалось подхватывали вслух, следуя за имамом по заведенному порядку.
Среди молитв, произносимых во время намаза, были две непременные. Первая сура Корана «Аль-Фатиха» или «АльхIам» – «Открывающая» возвещала:
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Хвала Аллаху, господу миров, Милостивому, Милосердному, Царю в День Суда! Только Тебе мы поклоняемся и только Тебя просим о помощи! Веди нас по дороге прямой, По пути тех, которых Ты благодетельствовал, А не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших.
В сто двенадцатой суре «Аль-Ихляс» или «Къулгьу» – «Очищение» говорилось:
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Скажи: Он, Аллах – Един, Аллах – Вечный, Не родил и не был рожден И не был Ему равным ни один!
Позади старших успели стать и сыновья Шамиля. Джамалуддин уже все знал и умел, а Гази-Магомед старался повторять за братом и был горд, что хотя бы в молитве он такой же, как и взрослые.
Когда молитва закончилась, Шамиль сел на тахту, поджав под себя ноги. Ахбердилав с Ташавом-хаджи последовали его примеру. Сурхай и Али-бек сели на стулья, чтобы видеть лица свои друзей.
Жены Шамиля принесли угощения. Уходя, они хотели забрать мальчиков, но Шамиль сказал:
– Пусть расскажут, как у них дела. Все же Джамалуддин оставался старшим мужчиной в доме.
– Все хорошо, отец, – сказал Джамалуддин, почтительно опустив глаза.
– Доволен ли тобой учитель?
– Я стараюсь.
– Я слышал, он делает успехи, – похвалил Сурхай.
– Идите, – велел детям Шамиль, не считая правильным, что их хвалят при отце.
– Потом поговорим.
Дети убежали.
– Отпусти его со мной в Ирганай, я сделаю из него настоящего алима, – сказал Али-бек.
– Здесь тоже есть хорошие ученые, – сказал Шамиль.
– А кади пора сменить, – сказал Ахбердилав.
– У меня есть подходящий, – кивнул Ташав.
– Аул сожгли, теперь без дела в лесу сидит.
– Дела всем хватит, – улыбнулся Шамиль.
Затем произнес: «Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим» – и положил на кончик языка несколько крупинок соли.
– Бисмилля… – повторили гости, принимаясь за еду.
Тем временем дети Шамиля испытывали силу Султанбека. Любимым их занятием было смотреть, как он поднимает тяжеленный каток, вытесанный из горного мрамора. Им утрамбовывали после дождя земляные крыши домов. А так как двор одного дома зачастую был крышей другого, то от этого выходила двойная польза.
Султанбек легко поднял каток и поставил его стоймя. Затем вынул саблю и чиркнул ею о каток, да так, что полетели искры.
Мальчишки заворожено наблюдали. Джамалуддин провел по катку своим кинжалом – и тоже полетели искры. Гази-Магомед ухватился за брата, требуя дать кинжал и ему. Заполучив кинжал, он принялся царапать им каток и смеялся от счастья.
Когда ужин был закончен, когда унесли самовар, Шамиль сказал:
– Алхамдуллиля.
И все прочитали благодарственную молитву, прося всевышнего уделить душам ушедших в мир иной долю из того, что они съели за этим столом.
Затем явился Гази-Магомед с кувшином, чашей для мытья рук и полотенцем. Покончив с трапезой, Шамиль перешел к делам, ради которых они собрались.
В горах не только просыпалась природа, гораздо важнее было, что обновлялась, очищалась вера. Люди, освобождавшиеся от невыносимых оков своих давних владетелей, начинали понимать, что счастье неразрывно связано со свободой, что Шамиль не стяжает богатства, а трудится для их блага. Позор хоть и неявного рабства все более тяготил зависимых горцев, когда другие, по соседству, давно жили по своей воле, а если приходилось – с оружием в руках отстаивали свою независимость.
– Ханы почуяли, что под ними зашаталась земля, – говорил Али-бек Хунзахский.
– Они боятся, – добавил Сурхай Колинский.
– Уже сами рады, что царь строит на их землях крепости, надеются отсидеться за высокими стенами.
– Наш враг – не русские, – говорил Шамиль.
– С ними можно поладить, когда имеешь дело с умными генералами. Царю от этой войны никакой пользы. Вся беда от своих, от знати, которая никак не хочет расстаться со своими правами. Вот эти алчные шайтаны и ищут от нас защиты.