Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Гипнос от своей чаши виновато развел руками: ничего не сделаешь! Вся округа парами мака пропиталась.
Я стряхнул ненужную сонливость: веки отяжелели, тянуло прилечь прямо у разворошенного очага. Вернул клинок в ножны.
– Нужно возвращаться. Ночью здесь опасно.
А не уснуть мы не сможем – и это опасно вдвойне.
Гипнос успел уже улепетнуть, оставив после себя стойкий дурманный аромат сна. Небось, отправился вынашивать – какую благодарность мне навязать. Теперь и мальчишку с ним
– Опасно? А как это? Ой, а что это с этими, двумя… А мне еще лошадь надо тете Афродите вернуть…
Мальчишка явно заговаривался, тер глаза рукой. Дать бы ему с десяток затрещин прямо сейчас, да времени в обрез: в северном лесу волки начинают подвывать, быстро темнеет.
А ну-ка…
– Дядя Аид, я же не маленький! – возмутился парень, когда я поднял его на руки. – И не девочка!
Да ты вообще непонятно кто, сын Геи, ягненок на алтаре нашей игры. Вот и лежи смирно, пока я пробую новые умения.
Прикрыть глаза. Отогнать сон: не промахнуться бы. Вернее стрелы нацелиться на Олимп. Шаг…
Стопы колет разрезаемое время. Смутная дорога – не для смертных. Мальчик ежится на руках: неужто все-таки мрак почувствовал…
Два… мир вокруг ломается, оборачивается тысячью нитей, дивным орнаментом на амфоре, болота сливаются с лесами, реки – с небом…
Три.
Под ногами – трава сада Деметры на Олимпе. Пахнет цветущий миндаль.
Два синих родника заглядывают в душу.
– Дядя Аид… а эти великаны…
– Ну?
– Они ведь не взаправду, да? Просто так играют?
«Скажи ему, невидимка. Скажи ему – «нет»».
«Он не услышит».
– Да. Просто играют.
– Я тете Фемиде так и говорю. Ой, какая тут трава душистая! А мягкая-мягкая, как ковер!
Перемещение отняло последние силы, и сонное зелье Гипноса вступило в свои права: подкосило колени, трепетно уложило в траву, замедлило дыхание…
Селена-Луна сияла чуть ли не ярче своего брата, сотней пик колола глаза: зазеваешься, не прикроешь – и в глазах так и отпечатается: чернота ночи, а в ней два серебряных диска.
Я не моргал.
Кудрявый барашек разметался по траве, бесцеремонно подобрался поближе к боку и засопел вовсю. На носу у него сидела ночная бабочка – пушистая, как весенний цветок. Видно, неслась на цвет глаз-колокольцев, а теперь недоумевала: куда девалась голубизна?
«Ты хочешь, чтобы это сказала я, невидимка? – тихо спросила Ананка. – Ты все сделал правильно. Спи, маленький Кронид. Хватит копаться в себе. У тебя будет на это время, когда все кончится».
Так нас и нашли спящими в саду – Деметра, что ли, свои владения обходила и наткнулась. Я проснулся уже от разноголосого визга, когда она позвала остальных. Ах, ребенок спит прямо на траве. Ах, у него все волосики перепачкались, а хитон порвался! Где этот Аид его таскал? А губки, губки какие бледненькие, немедленно нектаром поить и молоком!
Мальчика на руках утащила во дворец Фемида, остальные вокруг нее разве что хороводы не водили. Гестия было дернулась в мою сторону, но Деметра за руку уволокла сестру за собой.
Лиловая бабочка вспорхнула из темно-зеленой, сумеречной травы и пристроилась на ярком хитоне Аты. Богиня обмана пощекотала пышное крылышко. С улыбкой смотрела на меня – сперва сверху вниз, потом снизу вверх, когда я подошел.
– Разочарована?
– Чем? – в глазах – две луны. Серебристые, полные…
– Я испортил твою игру.
– Ты сделал ее более изощренной. Острой. Опасной. Мне нравится это. Давай поиграем так.
Сад был полон пением соловьев и вздохами влюбленных нимф. Деметра жалуется, что после ночей вся трава примята: с кем только успевают?
– У нас под землей говорят: в каждом выборе твоя Ананка. Выбирать надо умеючи. Различать необходимость с жестокостью. Свое желание – с долгом. Но если бы все всегда выбирали только необходимость или только долг – это была бы скучная игра.
И засмеялась, глядя на мое лицо.
– Что ты слушаешь меня, будто я мойра? Я – Ата! Я чушь несу! Иди спать, Кронид, тебе завтра еще на братской охоте развлекаться.
Ах да, свора же, братья, странный вызов Зевса…
Над головой стояла ленивая луна. Богиня обмана покатывалась со смеху.
Ждала какой-то еще прекрасной игры.
* * *
– А Зевс говорил, что будет кабан.
Посейдон поскреб в затылке. Как-то неловко закряхтел, покосился на свое оружие – копье с ясеневым древком и гладкий, длинный нож на поясе.
В самый раз – для небольшой божественной охоты.
Тварь вздыбила черные иглы на загривке, оскалила клыки – длиннее среднего меча, кривые и в засохшей крови – и издевательски хрюкнула.
Рыло добычи находилось на четыре локтя выше моей головы.
Охотничьи псы жались к ногам, поскуливали, и в собачьих глазах явственно читалось: «Братцы, зачем мы этот след брали-то?»
Троим собакам было уже не подняться: валялись на поляне окровавленными комками шерсти. Храбрейшие. Лучшие из своры.
А Посейдону уже не хотелось шутить над тем, что, мол, я совсем позабыл, как ходят на охоту, раз приперся со щитом и в доспехах.
– Угу. Зевс говорил.
Короткий ответ Посейдона заглушило очередное издевательское хрюканье.
Близко посаженные глазки чудовища пылали подземным огнем.