Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Белый клин, вгрызающийся в посветлевшее перед сумерками небо. Нефела выпасает свои облачные стада нынче далеко, и здесь только я, только пронзительный ветер, в порыве страсти кусающий за губы… И золотая колесница над головой, понижающая свой лет к западу.
Мне пришлось свистеть и махать руками целую минуту, пока Гелиос понял: его не просто приветствуют, а требуют спуститься. Потом звонко хлопнул вожжами по спинам скакунов – и огромный золотой диск пошел на меня, разрастаясь.
Хорошо, что божественные тучи
А на самом деле заскочить решил кое-кто другой.
– Поехали, – сказал я, прыгая в колесницу. Сияние ело глаза нестерпимо, и верная тьма, плащом укрывшая меня по моему приказу, съеживалась под немилосердными лучами. А тут еще возница: постоял, посмотрел, почмокал губами на лошадей – и как шибанет горячей ручищей по плечу!
– Сто лет не виделись! Ты почему не забегаешь?
– Война…
Плечо отшиб напрочь. Отвык я от таких приветствий.
– А, да, ты ж рубежи теперь бережешь. А Посейдон вот заходит. Ну, так что там с вороными твоими – подлечили?
– Подлечили, угу.
Земля внизу проплывала странная: плащ бродяги, наскоро прошитый кусками. Там заплатку черно-зеленую приделали, а там посветлее, а вон еще нитку пустили, серебряную, в глаза блестит…
А я еще и от солнечного блеска полуослеп. И как тут разглядишь…?
– Видел твое мастерство: ты стал лучше править. Ну, ты сам понимаешь. А до меня вот слухи долетали, что вы какого-то сына Геи ищете. Со змеиным туловом и бычьей головой. Что ж меня не попросили-то? Я бы помог…
– Спусти-ка пониже. Видно плохо.
– Можно и пониже, тут как раз на холода жаловались, вот и устроим теплынь перед закатом. Слушай, что за поветрие такое у лапифов с севера – на этих медных, людей-то новых наскакивать? Вроде как они и не мешают им… Я думал, лапифы вам союзники? Да и вообще…
– Все равно ничего не вижу. Слушай, я тут мальчика ищу. С белыми волосами, кучерявый, глаза синие… ты не видал?
Гелиос задумчиво помолчал, успокаивая лошадей: Ламп и Бройт ярились в упряжке, меня учуяли.
– Вот как, – наконец выговорил медленно. – А мальчик-то чей?
– Да какая разница – чей? Свой собственный!
– А-а, – и улыбка, но не сразу. Утюжит загрубелой ладонью блестящую бороду. – Ну, это я понимаю. Посейдон говорил, ты нимф недолюбливаешь…
– Какие, в Тартар, нимфы?! – и ведь не объяснишь, не скажешь – откуда мальчик, даже имени не назовешь. – А, ладно. Там еще кобыла белая была. Он с ней… или на ней… в общем, ищи кобылу.
Все. Слишком много сразу вывалил. Глаза у Гелиоса – с колеса от его колесницы.
– Хм… кобыла еще?!
– Да, белая. Афродиты. Так что должна быть заметной.
– Афродиты?
И ничего не сделаешь с этим титанским сыном: нормальный-нормальный, а начнешь его новостями глушить – и встречай тихое недоумение на лице и ступор. Основательный такой, хозяйственный, как все у Гелиоса.
Сплюнул ругательством под ноги, свесился с колесницы, надеясь хоть что-нибудь рассмотреть в безумном лоскутном покрывале внизу – куда там, чуть сам не вылетел. Гелиос втащил меня назад за ворот хитона, покашлял и кивнул вниз:
– Так вон же там белая кобыла!
– Где? Спуститься можешь?
– Больше не могу. Землю пожгу. Вон-вон, по лугу бегает, присмотрись!
Присмотрись… мне впору лицо руками закрыть от палящего жара, родной мрак утомился, не спасает, на ладонях начали волдыри вспухать…
Увидел наконец: носится по зеленому лоскуту белая точка. Может, мушка какая решила прогуляться взад-вперед…
– А мальчика там нет?
Гелиос покачал головой. Смотрел он озадаченно.
– Ты что – спуститься хочешь?
Вот уж о чем я не подумал, когда на колесницу солнца сигал. Теперь уже и думать поздно.
– А что толку хотеть. Я же не Зевс – птичками порхать.
– Птичками, говоришь? – хмыкнул Гелиос, кого-то высматривая в облаках. И вдруг свистнул, замахал руками: – Эй, давай-ка сюда!
Резанули воздух белые перья. Донесся маковый аромат.
А потом сразу неприятно знакомый голос над ухом:
– Ого, Аид! А что это ты делаешь у Гелиоса на колеснице? На спор, что ли? Братишка-Мом утверждает, что ты превыше всего чтишь наше подземелье, а тут… Возницей солнца, что ли, заделаться решил? Или просто компанию составить по дружбе?
– Тебя жду, – выговорил я, кивая Гелиосу на прощание.
Надо отдать богу сна должное: на землю он меня доставил. И не просто на землю, а к той самой кобыле, то есть, к той самой поляне.
И остался висеть над головой – толочь в своей ступке сонное. Вид – занятой до крайности: даже и не думай отцепиться.
Может, и не стану.
Белая кобыла шарахнулась в заросли ивняка еще до того, как мы спустились. Послышался плеск: в зарослях скрывалась речка. Ладно, пусть, нужное я успел рассмотреть: вид у лошади был не загнанный, разгуливала довольная, пожирая за неимением сена с нектаром сочную траву.
Офиотавра поблизости не было. Не было и следов: лошадиные копыта примяли упругие стебли.
Ушел куда-то в холмы, скорее всего – в холмы, здесь вся местность будто земляными волдырями набухла, а между ними – леса, ручьи и рощи… В какую сторону мог уйти? На севере лес помрачнее, вряд ли его туда потянуло, зато к западу холмы сплошь цветами поросли, речка выскользнула – поманила завитком… наверное, туда.
Гипнос увязался следом. Дурной белой ласточкой летал кругом, распугивал других птах. Еще и по ступке своей долбил с редкостным ожесточением.