Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Плохо будет, если они на него все-таки кинутся: на двух невольников меньше. Он и одной рукой неплохо убивает.
Утреннее солнце жжет так, будто Гелиос спросонья возненавидел землю. В воздухе – медовое марево. Встречать камни со мной набирается десяток воинов – все лениво выбивают ритм по каменистой дороге. Запеть – и то не пытаются.
Кто-то на небесах кубок с предчувствием развернул: разлито в воздухе. Идешь по дороге, будто по грани: ступи еще – и все кувырком покатится.
Откуда?
Телеги с камнями встретили – не успели час прошагать. Провожатые отсалютовали копьями на радостях,
– Видели что-то?
Старший из сопровождения поморщился, утер с медно-красного лица пыль.
– Да сначала ловушка эта Кронова… потом двое наших сцепились. И волки еще крутились поблизости.
– Сильно крутились?
– Близко не подходили – и не разглядишь. Но подвывали – стало быть, волки. Провожали, тварюги!
И сплюнул в пыль.
В тот же миг тревожный крик ударил с неба, солнечным кулаком по маковке. Голос Гелиоса, второго учителя, выкрикивал несомненное: «Аид, берегись, берегись!»
А потом эти твари хлынули из-за недалеких скал.
Каменные волки. Порода чудовищ, родившихся у корней Офриса и расплодившихся быстрее саранчи.
Пыльного цвета ублюдки, в холке ниже меня на голову, шкуру не всякий меч возьмет.
В своре было не меньше сотни, катились лавиной серых валунов, только без грохота, бесшумно…
Не отбиться.
Не сбежать – на груженных-то камнями повозках с пешим конвоем!
Меч влетел в руку сам.
– К крепости! – рявкнул я.– Режьте поводья, бросайте груз!
Камней еще наберем – к карьерам шесть часов пути – а лошади наперечет…
«Бей как бог», – ласково попросила Судьба, движением ладони отправляя вперед, в бой.
За прошедшие годы наука Посейдона успела стать родной: мрак – в глаза, мрак – глаза, только собой, только своей сущностью, не уворачиваясь, напрямик и изо всех сил…
Колыбель-тьма приняла в объятия нежнее томной нимфы. Меч перековался в ножик мальчишки, который играючи рубит маковые головки: раз, и два, и три…
Но в маковых головках была та же сила, что и в мече – может, немного меньше. Каменные волки вышли из гор, из тьмы под ними, их учили не бояться богов.
За прошедшие годы я успел постичь еще науку: даже богу может не повезти, если против него – сто голодных пастей.
Пастям плевать: бог – не бог… У пастей есть одно: голод.
Воины, не внявшие приказу и сунувшиеся в бой за своим лавагетом, давно стали кровавой кашей у ног. А ведь жаловались: послала Ананка командира, Зевсова братика. Сам ни полслова, характер скверный, а рожа – себя с похмелья так не боюсь. Хоть бы его пристукнули, что ли.
Чего лезли?
Когда легкую кожаную броню на плече пробили клыки – боль почему-то не пришла. Подумалось равнодушно: все, держал, сколько мог. Теперь главное – чтобы не в куски, за эти годы чего только не было, отлежусь…
И тут тьма-колыбель выкинула неожиданное: взорвалась лошадиным хрипом, яростным ржанием, вздыбилась четырьмя вихрями, влетела в свору обезумевшими ветрами…
Борей? Зефир? Нот? Эвр?
С чего им вступаться за сына Крона? Они же мне в лицо смеялись (Борей так точно): «Воюйте себе! А мы полетаем…»
Ветры не сминают жадные пасти копытами. Не оскаливают белоснежные зубы, не трясут гривами чернее ночи, не пахнут пронзительным конским потом…
Четверка моя! Квадрига без колесницы! Аластор! Никтей! Эфон! Орфней!
Позже узнаю: их не смогли удержать ни привязи, ни стойла: разорвали, разворотили. Охрану у главных ворот перепугали до медвежьей болезни. Чуть не смяли по пути тех, кто бежал в крепость от места битвы…
Ярость – страшнее голода. Четыре вихря скакали по головам волков, полыхая огненными глазищами, и вместо того, чтобы рычать, подземные твари начинали скулить. Четыре порождения Урановой крови – кони без упряжи – дрались рядом с кровью Крона, кровь толчками вытекала из моего плеча, заливала левую руку, и мне казалось, будто я ражу с колесницы…
Потом волки развернулись. Трусливо махнули хвостами и рванули за скалы, забыв о добыче. Кто посмелее – потащил за собой трупы своих товарищей. Матерый вожак с черной холкой подобрал в зубы собственную отсеченную лапу и нагловато затрусил за оставшимися в самом конце.
Смоляные вихри сделались четверкой коней, и я сначала застонал – потом в голос закричал, проклиная кого-то, то ли Крона, то ли хлипкие стойла и гнилые привязи…
Раны были страшны.
На боках, на спине, на холках, на бабках – следы укусов, у Аластора вырван кус мяса из шеи. Кони дрожали, покрытые буроватой, пенной кровью – наследием Урана. Орфней страдальчески скалил зубы, Эфон презрительно пинал копытами тушу волка с разбитой головой. Никтей медленно опустился на колени, пытался подняться и виновато ржал, тыкаясь мордой в ладонь своему возничему.
«Вставай, – шептал я, будто от моего шепота он правда мог подняться. – Вставай. Лучше бы меня… меня!»
В груди пекло, будто туда ткнули заостренной головней, одинокая мысль моталась в висках отрубленным хвостом волка: в крепости нет даже нектара и амброзии, до Олимпа – сутки на колеснице…
Подобрался Аластор: он хрипел из-за раны в шее. Прижался мордой к щеке, обнюхал, исхитрился лизнуть – невиданная нежность! Недоуменно фыркнул: откуда соль взялась?
Соленая вода – глупый признак слабости и смертности – ела глаза и капала с подбородка. Промывала дорожки в пыли и крови битвы.
Рапсоды сочиняют, что боги плачут иначе, чем смертные. Будто бы от их слез цветы вырастают и раны исцеляются. Будто бы благоухание от них – лучше амброзии, а на вкус слаще меда.
Не знаю насчет цветов. Раны от них точно не исцеляются. Мог бы – исцелил…
Гелиос с небес с тревогой прокричал о том, что может спуститься и помочь. Честно прокричал, хоть и неуверенно.
Эфон жалобно заржал, кося на меня агатовым глазом…
Позже я сам не понял, как очутился на Олимпе.
Да, боги могут переместиться с места на места, – говорил Посейдон. Ты знал об этом? Ага, – кивал я. Могут покрыть расстояние в день – за два шага, – уточнял Зевс. Или даже за один. А могут тучей или ветром обернуться. Ты учился этому? Не-а, – мотал я головой… Не учился – значит просто умел? Наверное, умел, – пожимал я плечами. А Посейдон разводил руками и говорил, что ладно, мол – покрыть расстояние. Ладно – что он по-божественному не то что ходить, а бить как следует не умеет, а тут прошел. Но ведь он же еще четырех жеребцов приволок с собой, это-то как возможно?!