Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
И выходило, что никак.
Тучей ли, ветром, шагами, тенью – никак.
А сделал.
– Эй, кто-нибудь!
На Олимпе вечно все меняется. Не побудешь пару десятилетий – и все, не узнать. Площадка у дворца разрослась, внутренний двор обзавелся новыми пристройками, да и сам дворец распух, будто утроба беременной: вот-вот дворчат народит!
А лица вообще каждый раз новые: приедешь – и оказываешься неузнанным. Вот и сейчас: мальчишка, который в скором времени обещал стать юношей, выскочил не пойми откуда, бросил: «Радуйся!» –
Никтей и Эфон мотнули головами, оскалили зубы – а потом успокоились, задышали шумно, но ровно.
– Они все в ранах! – крикнул малец, не догадываясь, что только чудом остался цел. – Почему так?
Аластор хрипел и выбрасывал кровь сквозь ноздри – вот-вот упадет…
– Воду тащи! Нектар…
– Не надо нектара, дядя Аид! У меня есть хорошая мазь. Ее тетя Апата[1] принесла от своей подруги Гекаты. Когда дядя Посейдон где-то гулял, его кони тоже поранились. Он даже плакал.
Верю, Жеребец над лошадьми может… Стоп. Меня ведь на Олимпе два десятка лет не было!
– Знаешь меня?
Мальчишка уже обтирал спину Никтею, и рассмотреть его не удавалось.
– Конечно, знаю. Мне о тебе тетя Апата говорила. И тетя Гестия тоже. И еще я тебя запомнил, когда мы с тетей Апатой сюда пришли…
Выглянул наконец: глаза – два озера, вобравших всю синь неба. Белые волосы на голове – мягкими кольцами.
Сын Геи за сорок три года подрос лет на пять, не больше.
Вдвоем мы отвели четверку к конюшням: кони шли сами, только Аластора пришлось поддерживать плечом и зажимать открывшуюся рану в шее. Навстречу кинулись конюхи… куда там! Все четверо (даже Аластор) – на дыбы. Копыта – в бой, зубы – наголо: подходи, голубчики.
Пока я усмирял лошадей и пугал конюхов (долго пугать не пришлось: узнал кто-то в лицо), Офиотавр успел сбегать за мазью. Обмывали коней, поили водой с амброзией и смазывали раны – вдвоем, и сын Геи не замолк ни на миг.
– А ты приехал на охоту, да? Мне Ирида-вестница сказала, что будет охота. И псари свору готовят: лучшую. Дядя Аид, а ты возьми меня с собой: я тебе копье понесу. Или лук понесу.
– Я не лучник.
– Тогда я еще что-нибудь понесу. А то меня совсем отсюда не выпускают. Мне даже с остальными, которые сюда приезжают, играть не дают. И на колеснице не дают. А я же хорошо управляюсь с лошадьми, да, дядя Аид? Дядя Посейдон говорит – хорошо…
Малец – прирожденный колесничий, если его не пришибла моя четверка.
Никтей приглушенно заржал от боли – ткнулся в плечо. Сын Геи подвинул к нему ведро, благоухающее амброзией.
– Ты же возьмешь? Да? А то тут скучно. А тетя Деметра мне не велит ходить на конюшню, сбегать приходится, а она ругается, ты же ей не расскажешь?
– Деметре? Точно не расскажу.
Отвык я видеть обожание в глазах. Да и вообще – видел ли когда-нибудь?
– А там, вне Олимпа, интересно, да? А почему меня отсюда не отпускают?
– Потому что там война. Ты видел когда-нибудь войну?
Посмотри на меня мальчик – и перестань спрашивать. Вот я стою, с виду – старше тебя лет на пять, не больше. С остатками слез на пыльном лице: я плакал, понимаешь, сын Геи?! Я – Аид, Мрачный Брат! Я – старший сын Крона!
Смотри на меня! Я не сплю без меча. Видишь панцирь? Забыл, когда снимал. Разводы благоуханного ихора на панцире видишь? Косой шрам по руке? Следы от клыков?
Война во плоти. Хуже Афины, которую уже считают покровительницей воинственных – успела девочка развернуться!
Хотел бы ты увидеть игру, где плачут такие, как я?
Так вот, это – еще передышка, которую мы получили за твой счет, Офиотавр, сын Геи.
– Но ведь, наверное, там не все так страшно? – ласково улыбаясь, предположил он. – Дядя Посейдон говорит: война – даже весело.
Веселее некуда.
Мальчишка еще что-то говорил, но я уже не слушал. Радужные крылья ненавязчиво показывались из-за статуи скакуна, которую кто-то умный воздвиг прямо возле конюшни. Исчезнут-появятся-исчезнут…
– Дядя Аид, ты иди-иди! – встрепенулся Офиотавр, заметив, как я вглядываюсь во двор. – Тебе же, наверное, всех-всех увидеть надо, тетя Гестия о тебе все время говорит… и тетя Апата. А с мазью я сам, тут уже совсем немножко…
Будто в ответ на его слова Никтей вскинул голову и заржал – отозвались из соседнего стойла кобылы Деметры.
В белом мраморном коне было подозрительное сходство с Посейдоном. Глаза, грива… кажется – вот, сорвется с места, поскачет в то стойло, откуда слышны кобылы. Вон – ноздри раздул, уши насторожил, да и другие подробности… шутник скульптор, хоть и мастер.
Правда, крыльев радужных у коней не бывает.
– Что тебе, вестница?
Ирида выпорхнула из-за лошадиного крупа не сразу. Выдержала традицию – говорящую паузу. «Напросилась на свою голову в союзники – приходится с этим чумным разговаривать!» – вот и вся пауза.
– Радуйся, Аид. Собиралась к тебе лететь.
Вечно она выглядит так, будто только что с постели или сейчас заснет. Веки – припухшие, румянец полусонный, а слова-горошины из губ-стручков так и сыплются.
– Но вот, завернула сюда, на минутку, можно сказать – и тут такая удача. Какими судьбами? Надолго?
– Многими. Посмотрим.
Может, и задержусь – пока четверка совсем не оправится…
– Ну, раз мне не нужно никуда лететь – я тебе сразу передам новости? Или мне передать кому-то другому, чтобы тебе пересказали? Или завернуть позже? Ты ведь после битвы? Доложить о ней Громовержцу?
– Давай свои новости.
Ноги держали плохо, а тут еще сказались перемены на Олимпе: непонятно, как к дворцу пройти. Наросли откуда-то анфилады, алтари, храмы, а может, чьи-то жилища… Или не жилища? Вон из того, серомраморного, мычанье слышится.