Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Я усмехнулся. Отвернулся, чтобы не видеть ее глаз, свернул на мраморную дорогу, которую мостила другая группа пленных. Белую дорогу с богатыми разводами, не чета гранитным плитам, которые раньше тут лежали. Под величие Кронидов.
– Не нужно играть в меня, дочь Ночи. Еще оскомина останется – не отплюешься.
Тронула локоть, мурлыкнула:
– Какой же ты хочешь, чтобы я была с тобой? Веселой? Скорбящей? Я могу быть сварливой, как Деметра, а могу звать тебя «милый» – хочешь?
– Деметры не надо.
– Какой ты странный. Богам, смертным, кому угодно – всегда приятнее видеть вместо собеседника свое отражение. Жесты, слова, ожидания…
– Плохо смотрят.
– На отражение?
– Да.
Поблескивало изумрудным льдом горное озерцо, вокруг которого Деметра уже успела насадить кипарисов. Мы спустились к озеру и отразились между зелеными льдинками, на фоне скалистых олимпийских уступов: я и обман в кокетливом розовом хитоне.
– Ты смотришь лучше?
– Иначе. Я вижу не то, что хочу, а то, что есть.
И уж поверь мне, Ата, мое отражение – не то, что я хотел бы созерцать дни напролет.
На другом берегу озерца трудился скульптор. Вдохновенно высекал Зевса, кого-то разящего. И все поглядывал на нашу пару с недоумением: вон, девушка себя за плечи обхватила, холодно ей, а спутник черным столбом застыл рядом и не подумает гиматий предложить…
– Значит – ты выбрал презрение? Ты, друг моего железнокрылого брата, – отвергаешь меня? Отвергаешь обман? Значит, мы не будем играть?!
– Нет, не отвергаю.
Тихие, жалобные всхлипы утихли. Ата смотрела огромными бледно-голубыми глазами.
– Но ты не хочешь обманываться, – чуть не улыбнулся – с такой правдивой скорбью это прозвучало. – Ты для этого слишком хорошо… видишь. Чего же ты хочешь от меня?
– Я хочу научиться.
– Научиться – чему?
– Лгать.
Сначала смешалась, а потом раскрылась и расцвела. Щеки и губы – розами, глаза – пышной зеленью после заморозков.
– Следи за мной, сын Крона. И постигнешь науку.
[1] Квадрига – упряжка, четверка коней.
[2] Ата – богиня обмана.
[3] Фибула – металлическая застежка для одежды, одновременно служащая украшением
[4] Хламида – короткий шерстяной плащ.
[5] Эскомида – легкий хитон с прорезью для руки, открывающий грудь.
[6] Грайи – три сестры-богини, олицетворяющие старость. На троих имели один глаз и один зуб.
[7] В греческой мифологии Эфир-Свет и Гемера-День произошли от Эреба и Нюкты
Сказание 5. О родниках Ярости, Восторга и Страха
Распахнулись врата.
И трибуны ответили воем:
Там где смерть для одних –
для других неплохая игра.
Г. Нейман
Почему тебя здесь нет, Ата?
Мы с тобой долго были добрыми знакомыми.
Мы славно сыграли – в наставники и ученики.
Так славно, что я было поверил: ты будешь со мной до самого конца. Нет, отступила, обиженно поджав губы: мол, что, невидимка, забыл мою науку?
Не забыл. Отбросил. Здесь, на черте пограничья, после окончания битвы, обману больше нет места. Пусть он – в устах аэдов, в умах других богов, в глазах смертных…
Нет места тому искусству, о котором ты говорила мне тогда с вдохновенной улыбкой: «Высшая точка лжи – это когда в нее веришь ты сам».
Я больше не верю самому себе, Ата, дочь Ночи. Я разучился правдоподобно лгать себе. Потерял верное оружие, за которым не раз тянулся до и после жребия.
И ты отвернулась от меня.
Ушла – не вынесла беспощадной правды, с которой я извлекаю из памяти воспоминания.
Утро задалось муторным. Рассвет разлился кубком крови на полнеба, солнце, поднимаясь алым ленивым диском, уронило на крепость раннюю духоту, как предчувствие беды.
Отвязавшаяся коза бродила под самыми стенами, тыкалась мордой в каменные ребра, выискивая живую поросль. Коротко рявкнула чья-то глотка – медная, луженая. Раздался лязг копья.
Полуголый мальчишка сосредоточенно журчал на стену: музыка крепости набирала силы…
А у ворот опять мечтали о бабах. Стражники на воротах почему-то всегда мечтают о бабах, хотя продажных женщин в крепости – сколько угодно. Еще иногда клянут мир: сам слышал. Что, мол, сидим тут на этих камнях, одна схватка в месяц! Вот нам бы – в настоящую битву!
– К Посейдону бы!
– Да хоть бы к Афине: слыхали, как она с тем драконом сладила? Вот это баба, понимаю.
– Еще чего? А к Зевсу не хочешь? Не с твоим рылом!
– Это что это ты про мое рыло сказал?!
– Сказал – что им только в лохани рыться!
Крепыш с медно блестящей лысиной и носом сливой начал приподниматься – защищать честь любимого рыла.
Увидел меня и вовремя сделал вид, что вставал поприветствовать. Остальные оглянулись и тоже повскакивали.
– Сидите. За ночь не было ничего?
– Волки шныряли, – подал голос самый молоденький. Он немилосердно шмыгал носом. – Два или три. У ворот. Шныряли, но не выли.
Кивнул и оставил стражу завтракать внизу. Вскарабкался на стену, вгляделся в серую гористую равнину, в диск солнца, в дорогу, которую мы загородили крепостью… нет, ничего.