Аксенов, Попов Евгений Анатольевич

Аксенов

на обложку

Попов Евгений Анатольевич

Шрифт:

А.К.:С Васей такой разговор был бы абсолютно невозможен, и никакую «килечку» он бы на стол ставить не стал. На той вечеринке с американскими и английскими славистами, которая началась днем и продолжалась едва ли не сутки, стол ломился. Вася, конечно, все приволок, да и они — из «Березки». Я смотрел на все это с некоторым ужасом советского человека: ну, водка с винтом — это само собой, а вот вина! Вина французские! А закуска! Боже мой! А помидоры негнилые! Боже мой! Боже мой!.. И еще одна история. Уже помянутая тогдашняя моя жена сшила мне из грубого полотна с аппликациями из какого-то старого шарфа такую сумку на длинной лямке через плечо. Такую торбу, с какими ходили тогда московские хиппари. И я заявился с этой говенной самодельной сумкой на концерт Киры Аксеновой в Зале Чайковского, где она пела старинные народные так называемые плачи, а чтец Журавлев читал «Царя Федора Иоанновича»…

Е.П.:Да-да, ты мне неоднократно рассказывал об этом выдающемся событии.

А.К.:А Вася созвал туда всех своих друзей. И очень волновался из-за Киры, надо сказать. Но тем не менее нашел время похвалить мою эту жалкую сумку. Представляешь? Вася весь такой модный, в своей синей замшевой куртке мне говорит, что моя сумка — самострок— очень клевая. То есть он мне просто делает приятное, очень точно понимая, что делает приятное.

Е.П.:Слушай, а я сейчас тоже историю расскажу, она тоже не имеет практического значения, но тоже здорово характеризует Васю как человека. Место действия — Пахра, дача Майи Кармен, где мы вместе прожили зиму 1979/1980 после того, как меня из Союза писателей выперли, а Вася оттуда сам вышел. Время действия — большое гуляние в честь приезда на дачу Васиного друга, американского дипломата Рэя Бенсона. Рэй уехал, «в трактире становилось все веселее», Майя Афанасьевна Кармен-Аксенова и Белла Ахатовна Ахмадулина направились с дружеским визитом на соседнюю дачу к народной певице СССР, лауреату Ленинской премии Людмиле Георгиевне Зыкиной. И возвратились оттуда примерно минут через сорок в крайне возбужденном состоянии. Ибо успели за это время поскандалить и наговорить антисоветских гадостей каким-то зыкинским гостям, высокопоставленным советским функционерам типа начальника Союза писателей СССР генерала Карпова. Возвратились в сопровождении свиты — знаменитого тогда эстрадного комика, жовиального господина Бориса Брунова, неизвестного баяниста и еще двух-трех неясных персон. Веселье продолжилось, баянист заиграл, персоны принялись петь частушки, смысл которых сводился к тому, как они с ансамблем ездят по всему миру, фарцуют, там купили на «суточные», здесь продали за рубли. Короче — бедлам, дым коромыслом. И Вася, который к тому времени не потреблял спиртного лет эдак уже десять, сидит отрешенно в углу, а веселый Брунов к нему пристает: «Тебя как зовут? Валерик? Валерик, ты что там как неродной? Иди, иди к нам, не стесняйся!» И это в разгар дела «МетрОполя», не говоря уже про аксеновскую славу дометропольскую. «Валерик», мля!

А.К.:Как ни странно, но ты и я своими этими воспоминаниями, совершенно бессмысленными, попали в тему, обозначенную как «мертв ли Аксенов?». О мертвых так, как мы сейчас говорили, не говорят. Об обычных мертвых так не говорят.

Е.П.:Ну, если безо всякого там доморощенного фрейдизма и заговаривания злых духов, дело, в принципе, наверное, в том, что нам приятно говорить о нем как о живом, а не мертвом, понимаешь?

А.К.:Вот это и есть ответ на вопрос, мертв ли Аксенов. Мы о нем говорим. Мы говорим о нем как о живом.

Е.П.:Более того. И я заканчиваю практически тем, с чего начал. Я, как это ни странно, почти не чувствую его физического отсутствия. Он и раньше покидал нас на долгие сроки. Общались, конечно же, еле-еле, но все эти письма шли от него из Америки, как из другого мира.

А.К.:Да. Да.

Е.П.:Вот и сейчас он опять где-то вне. И опять же к нашему разговору — он ведь был христианин. Значит, в загробную жизнь верил. То есть я на это особо не упираю и вообще об этом мало говорю, но как-то не вызывает у меня скрежета зубовного ощущение того, что его сейчас, в данный момент, здесь нет, понимаешь?

А.К.:Понимаю. Грусть есть, а скрежета нет.

Приложение

Андрей Вознесенский.

СОЛОВЕЙ АСФАЛЬТА

К выходу пластинки с авторским чтением рассказа

«Жаль, что вас не было с нами», 1978

Люблю прозу Василия Аксенова. Впрочем, проза ли это?

Он упоенно вставляет в свои вещи куски поэтического текста, порой рифмует, речь его драматургически многоголоса. Это хоровой монолог стихийного существа, называемого сегодняшним городом, речь прохожих, конкретная музыка троллейбусной давки, перегретых карбюраторов июльской Москвы. Впрочем, город ли это?

Грани города стерлись: в нем вчерашние чащи, теперешние лесопарки — все это взаимопроникаемо, это прозопоэзия. Поэтому ее можно читать вслух — как читали бы Уитмен или Хлебников свои тексты.

Уже 20 лет страна наша вслушивается в исповедальный монолог Аксенова, вслушивается жадно — дети стали отцами, села стали городами, проселочные дороги стали шоссейными, небеса стали бытом, «мода» стала классикой, — но голос остался той же чистоты, он не изменил нам, художник, магнитофонная лента нашего бытия, — мы не изменили ему.

Аксенов понятен не только русскоязычной аудитории, его читают, понимая как своего, и в Лондоне, и в Париже.

Сегодняшняя российская проза, как говорится, на подъеме. Голоса Трифонова, Битова, Окуджавы, Распутина звучат сильно и необходимо.

Дар Аксенова среди них уникален. Повторяю, это магнитофонная лента, запись почти без цезур сегодняшнего времени — города, человека, души.

Когда-то я написал ему стихи:

Сокололетний Василий!

Сирин джинсовый, художник в полете и силе,

Ржавой джинсовкой твой рот подковали усищи, Василий,

Юность сбисируй, Василий,

где начищали штиблеты нам властелины Ассирий.

Стали активами наши пассивы, Василий.

Имя, как птица, с ветки садится на ветку

И с человека на человека.