Аксенов
Шрифт:
Е.П.:Я мимоходом, по крайней мере, должен отметить, что самое страшное чудовище, которое руководило нашей страной…
А.К.:Да, чудовище, изверг, выродок, который руководил нашей страной в течение тридцати почти лет, он ведь был — доучен, недоучен, — но семинарист. Крещеный-то уж всяко. И при нем к церкви, которую, конечно, продолжали истреблять, как начали при Ленине, но стали относиться постепенно… ну да, как к конкурентам, почтенным конкурентам, уважаемым. К исламу, по указанию Ленина, как известно, относились как к союзнику. Он писал, что, мол, наш первый и естественный союзник в борьбе с международным капиталом и православной церковью — это ислам. А после него положение и отношения с православной церковью стали меняться… Это кое-что объясняет
Е.П.:Важно, когда она его окрестила. Васенька — тридцать второго года, то есть когда бывший семинарист окончательно утвердился у власти.
А.К.:А родись он в двадцатые, когда тут бушевала первая, ленинская банда! Главарь — интернационалист-атеист, вольтерьянец — заметь, вольтерьянец! — Владимир Ильич Ульянов. При нем попов прибивали гвоздями к дверям храмов. Вряд ли в его времена сына советского начальника крестили бы — страшно было. А у Иосифа Виссарионовича хватало дел — народ-то в крови топить, но тенденция, тренд, как теперь говорят, по отношению к церкви немножко повернулась. Побаивался душегуб…
Е.П.:Знаешь, очень красивая теория, но…
А.К.:Смотри, как повел бы себя Владимир Ильич Ленин, доживи он, черт, до Второй мировой войны? Он бы непременно обратился к немецкому пролетариату, дескать, немецкий пролетариат должен восстать и спасти первое пролетарское государство в мире, правильно? А Иосиф Виссарионович что сказал? «Братья и сестры!» — это ведь к православным обращение. И я еще удивляюсь, что он сказал «сёстры», а не сказал «с'eстры», по-церковному, как произносил в свое время. «Пусть осеняет вас знамя Александра Невского, Суворова…» — и так далее что-то вроде этого. А Суворов Емельку Пугачева, революционера, ловил… И только что не сказал тогда напуганный мерзавец «святого благоверного князя Александра Невского», все-таки неловко ему было бы… В общем, тут много всего. Из-за этого, в частности, многие белые эмигранты монархического, правого направления говорили: «Сталин, конечно, зверь, жестокий, но государь». А Ленина-то честили исключительно разбойником… И то что Васю крестили, в каком получается там… в тридцать…
Е.П.:Ну, он родился в августе тридцать второго, в тридцать третьем, получается…
А.К.:В начале тридцать третьего, я думаю. Так вот, это крещение не было подвигом. Думаю, что многих детишек советских начальников тогда крестили. Всегда находились бабка, нянька, тетка… вот в чем дело.
Е.П.:Ты знаешь, может быть, не время и не место, но я вспоминаю уже восемьдесят третий, что ли, год, когда Светлана Анатольевна Васильева, моя жена, крестилась в Грузии, крестился Пригов и дочка Беллы Ахатовны Лиза. Я был крестным у Пригова, а у Светы — Чабуа Амирэджиби… Так вот, нас везли до места на машинах два мужика грузинских, про одного из них потом наши грузинские знакомые говорили, что он гэбэшник. Просто, без осуждения говорили, ну, гэбэшник он, что такого… Ну, и когда обряд крещения состоялся, он расцеловал ближних к нему, этот гэбэшник, и сказал, что «ну вот, еще прибыло три православные души». Он сказал это искренне абсолютно!
А.К.:Да, такая любовь-ненависть была у коммунистов с православной церковью…
Е.П.:Ты знаешь, интересно у нас получается. Я сейчас читаю книжку под названием «Двести лет вместе», так там кое-что о подобных вещах тоже есть.
А.К.:Последнюю фразу могу сказать на эту тему, но по советской привычке полагаю, что ее вычеркнут все редакторы, начиная с тебя. Если и была какая-то нераспавшаяся связь времен в нашей стране, то она была только в православии. Я повторяю здесь слова людей, многие из которых тебе неприятны, да и мне тоже. Но если бы православие не было сохранено, если бы государство не было вынуждено в определенный момент обратиться к православию за поддержкой, вот это был бы конец.
Е.П.:Хорошо же ты обо мне думаешь! С чего же ты взял, что я эту фразу буду вычеркивать, если я с ней согласен?
А.К.:А от страха?
Е.П.:Какого страха? Иудейска страха ради? Да ты все правильно говоришь, только ведь еще и в тридцатые попов сажали. И те попы, кого раньше посадили, они и сидели там, и новых подсаживали время от времени.
А.К.:Но церковь выжила, став сергианской, ее привели к повиновению. Как приводили церковь к повиновению многие русские ужасные государи, начиная от Ивана Васильевича или Петра Алексеевича.
Е.П.:Все-таки, ты знаешь, у нас предмет рассуждений не история православия при коммунистах, мы собрались говорить про религиозность Василия Павловича Аксенова.
А.К.:Который, будучи по крещению православным человеком, в восьмидесятые годы, на мой взгляд, был уже вполне законченный и безусловный экуменист.
Е.П.:Погоди, я хочу тебе сказать относительно нашей преамбулы… С церковью более или менее примирилась власть только в войну, когда уже начали храмы открывать. А до этого все-таки я не уверен, что в тридцатые годы, например, это крещение было так безобидно. Если в тридцать третьем на старшего Аксенова донесли бы, что в его семье крестили Васю, у него большие неприятности были бы.
А.К.:Нет, не большие.
Е.П.:Ну не знаю… посадили бы, в общем. Ну, враги бы его посадили… Да его и так посадили… Нет, пожалуй, ты прав. Просто был бы большой партком и сказали бы: «Павел Васильевич, как же ты недоглядел?» — и всё. Кстати, ты знаешь, я вспоминаю, что когда у нас бабушка умерла, то мой партийный папаша, это пятьдесят третий год, он был в церкви на отпевании. Ему там страшно не нравилось, и он свой протест выразил в том, что когда стала старуха ходить какая-то церковная, собирать свечки погасшие, он ей свечку не дал, дескать, отойди и не мешай… И ничего ему по партийной линии за это отпевание не было… В общем, переходим наконец к сути: Василий Павлович был крещен с детства, так вот на что это в нем повлияло?
А.К.:Он с этим жил.
Е.П.:Он же узнал нескоро это все.
А.К.:Про крещение можно и не знать, но с этим жить, на то оно и крещение, а не просто окунание в воду. Он с этим жил и в детском доме…
Е.П.:Детский дом ладно, он жил с этим в хрущевские годы! Но он жил с этим и во время войны, понимаешь, в чем дело, жил в довольно простой семье, где Бога не забывали, как это было во многих простых семьях, и какой бы там тоталитаризм ни был, а простые люди как бы имели право в церковь ходить, куличи святить… Чем проще люди, тем меньше они боялись в Бога верить. Помню, много позже был снят фильм «Старшая сестра», так там на школьницу написали донос, что она святила… Но в простых семьях этим страхом пренебрегали. Я к чему это веду-то — это была обычная русская семья, где особо не были они воцерковленными, но на Пасху куличи пекли, всё, что полагается… И Вася рос простонародно православным. А вот ты начал про экуменизм Аксенова в восьмидесятые годы… Знаешь, я думаю, откуда пошел этот экуменизм? Из Магадана, куда Вася шестнадцатилетним к ссыльной матери приехал. Потому что Вальтер — его отчим, с которым он там познакомился и который на него сильно повлиял, — он был лютеранин, и глубоко верующий лютеранин. Мама, Евгения Семеновна, она была атеисткой, конечно…
А.К.:Почти уверен, что она была атеисткой. Такого толка, может быть… как любили себя определять советские интеллигенты: я верующий, но вне религий.
Е.П.:А, верующие, так сказать, в высший разум…
А.К.:Да, верующие вообще.
Е.П.:Или в переводе на русский язык это так звучит: я верующий, но только потому, что это большевики запрещают.
А.К.:Ну, я не берусь утверждать, что психология отношений Евгении Семеновны с верой была именно такая, но думаю, что она в этом была типичным советским интеллигентом…