Аксенов
Шрифт:
Е.П.:А потому что мы не можем никак связать православие его и вольтерьянство.
А.К.:Можем. Василий Павлович Аксенов не был изваян из куска гранита, как Владимир Ильич Ленин на Октябрьской, теперь вроде снова Калужской площади. Он был нормальный, честный, достойный, интеллигентный, благородный и чрезвычайно противоречивый человек.
Е.П.:Вот я думал: прозвучит слово «интеллигент» или нет? Прозвучало.
А.К.:А как же ты хотел? Интеллигент, противоречивый человек, который сам про себя не все знал. И что мы от него хотим, что мы пристали к человеку-то? Да, верил в Бога, и да, восхищался Вольтером, который в Бога не верил и издевался над священниками, а Аксенов священников жалел, которых, значит, на Соловки — и бревна таскать. Да, был и такой, и такой.
Е.П.:А чем все-таки ему так нравился Вольтер?
А.К.:Да умом, умом опять же. Сильным и свободным умом, вот чем. Аксенов же не был — мы уже об этом сказали — таким строгим, придерживающимся всех канонов православным, можно сказать, он склонялся к экуменизму… А я вам так скажу, Евгений Анатольевич, я вас хочу по-дружески предупредить: вы не смотрите, что я следователь НКВД, но от экуменизма до вольтерьянства — один шаг.
Е.П.:О-о-о-о-о, да вы, я вижу…
А.К.:А что «я вижу»? Это я вижу, вижу вас насквозь.
Е.П.:Так вы, может, и против отца Александра Меня?
А.К.:Нет, я не против отца Александра Меня, я не против и Василия Павловича Аксенова, я просто отмечаю то, что, как мне кажется, есть. Отец Александр Мень был великий христианин, но многие его последователи, ученики, не знаю, как сказать, находятся в определенных… сложных отношениях с каноническим православием.
Е.П.:Тогда, может, гражданин следователь, вы не против и вольтерьянства?
А.К.:Как сказать — против? Против. Я против вольтерьянства, но это не значит, что я против вольтерьянца Аксенова.
Е.П.:Да, как уж на сковородке…
А.К.:Это же не значит… Вот, например, некто может быть против многих характерных черт в женщине, которую любит, но любит же ее! И из-за того, допустим, что она, сука, скандалы устраивает по пустякам, он головой об стенку бьется, но он же ее любит!
Е.П.:Ну да… Ладно, куда-то мы в сторону уходим…
А.К.:Не в сторону. Я люблю Аксенова, но вижу аксеновскую противоречивость — в том числе в мировоззренческих вещах. Вася был весьма противоречив…
Е.П.:Это верно, да.
А.К.:И что, нам мешает эта противоречивость его любить? Нет. Или, наоборот, моя любовь к нему мешает мне отметить, что он был противоречив? Что за глупости…
Е.П.:Игры такие у нас… Что-то мне не по себе: обсуждаем религиозность Аксенова, а почему-то на лубянский тон выходим сразу.
А.К.:А потому что принципиальные вещи, принципиальные. Потому что многосмысленная, сложная, скользкая — шаг влево, шаг вправо — тема.
Е.П.:«Больно тема какая-то склизкая, не марксистская, ох, не марксистская».
А.К.:Совершенно верно. Как нельзя более к месту процитировал.
Е.П.:Если все рассуждения о Василии Павловиче могут вызывать ярость, потому что к нему многие относятся пристрастно, в конце концов, все миллионы его читателей к нему пристрастны и имеют на него свой взгляд, то уж такая тема, как его религиозность, не может не вызывать ярости, причем со всех сторон…
А.К.:Тут я подумал про уже упомянутого Юру Кублановского. Жалко мне, что, слава богу, живой и здоровый Юра сегодня, например, не участвует в разговоре.
Е.П.:Кстати, это идея хорошая, я запишу потом, что он думает о религиозности Аксенова.
А.К.:Юра настоящий, твердый русский православный человек. И при этом он, я думаю, хорошо относится к Аксенову…
Е.П.:Хорошо.
А.К.:Вот и пусть скажет, что он думает насчет аксеновского вольтерьянства. Насчет аксеновской склонности к экуменизму, к такому вполне вольному христианству. Насчет аксеновского романа «Вольтерьянцы и вольтерьянки». И так далее.
Е.П.:Это ладно, договорились. А теперь давай вот о чем еще поговорим: о весьма странных, тоже как бы религиозных идеях Васи в поздних его романах, например в «Кесаревом свечении», в «Новом сладостном стиле», его рассуждениях о бессмертии, о душе… Тут я вспоминаю и то место из опубликованной его беседы со мной, где он рассказывает про изгнание Адама из рая как про начало течения времени, про ДНК как Божественное начало… Потом кое-что из этого и в романах было. Какие-то не совсем религиозные, во всяком случае, ни в какой религиозный канон не укладывающиеся рассуждения…
А.К.:Вот и об этом надо бы с Юрой Кублановским поговорить. А на мой взгляд, это означает только одно: Аксенов мучительно размышлял о совершенно религиозных проблемах — о бессмертии души, о вечной жизни, о присутствии Божественного начала в мире… Но у него были мировоззренческие трудности и проблемы, и не надо делать вид, что их не было, называть их по-другому не надо. Были трудности и проблемы с приходом в ту или иную конфессию окончательно, бесповоротно и с закрытием дверей. Он был православным, но двери в храм за собой оставил открытыми. Мне это не подходит — так я не Аксенов…
Е.П.:Двери открыты были, понимаешь, но он оставался православным. Я надеюсь, ты согласен, что у него не было даже мысли взять и перейти куда-то, в католичество, допустим.
А.К.:Ну хорошо, мы уже, кажется, согласились: он был православный, но небезукоризненного поведения, так скажем.
Е.П.:А мне кажется, что он был безукоризненного поведения в том смысле, что он просто был открыт. И в этом смысле его вера для меня — народная вера, о которой я в начале говорил.