Акварели
Шрифт:
Лев Ленчик
В глубине излучин…
Мир искусства был предопределен для нее самим фактом рождения. Ей не нужно было выбирать. Ей не нужно было постигать его как нечто непонятное или чужое, которое приходит с возрастом и образованием. Музыкой, живописью, поэзией окрашены все ощущения ее детства, ими же пронизаны ее нынешнее миропонимание, особенности восприятия,
Все это, естественно, стало стилеобразующими свойствами ее творчества. И в стихе, и в прозе.
Будучи профессиональным музыкантом и знатоком музыки, будучи совершенно поглощенной живописью, очевидно, от необыкновенной близости к своему отцу-художнику, она, как бы, слышит краску и видит звук. И на этой двуединой ритмической гамме зиждется вся система ее образной интуиции, мышления и выдумки. Разумеется, это отнюдь не означает, что ее тема ограничена исключительно искусством или людьми искусства. Вовсе нет. Но любой предмет под ее пером, даже самый мелкий и заурядный, никак с искусством не связанный, обнаруживает себя в качестве тончайшей материи аккорда и пластики.
Для примера возьмем стихотворение "Окно напротив". О чем оно? О бессоннице одинокого человека, который вдруг обнаружил, что он не один, что в окне напротив то же кто-то не спит, а потом это оказывается иллюзией, потому что никакого "окна напротив" нет, а есть лишь отражение в ночной мгле твоего собственного. Но посмотрите, как это делается. Первые пять строчек — попросту рисованная картинка, пластика теней, сцена из балета с Бессонницей — зловредной хитрой бабой — в главной роли. Обратите внимание на образ квадрата, в который спроецированы вдруг и пространство детства, и "во вселенной первое окно", и откуда не возьмись "аккорд беззвучий".
Могут ли беззвучия звучать? Ну, конечно, могут. Они звучат в этой пластике, в этом лицедействе безмолвной ночи, в этом вселенском детстве, в котором человеку, при всем его умении радоваться малейшей удаче, так неуютно и горестно, и ничего другого не остается, как постигать себя и мир в игре, на хрупкой грани между иллюзией и реальностью.
Я чувствую природу лицедейства в движеньях силуэта за окном.Думаю, что эти слова можно было б смело воспринять как стилистическое кредо поэта, если бы не два, по меньшей мере, обстоятельства. Во-первых, ей не свойственна отвлеченность прямых деклараций и нормативной заданности. Во-вторых, воплощение глубинных пластов игры и жизни происходит у нее не только и не столько в движеньях внешнего физического мира ("за окном"), сколько — в движеньях "силуэта" внутри самого слова, на пути его метафорических преображений, в лицедействе его оттенков, звуковых и смысловых перекличек:
Досадую на воздух и на пыль, В которые гляжу, проскальзывая мимо, Как множественный жест невидящего мима У небыли одалживает быль.Конечно, мое поползновение логикой разъять образ, в особенности, столь трепетный, скользящий, переливающийся всеми, притом едва обозначенными, гранями значений, по строгим меркам, ни очень корректно. Но других средств в разговорe о поэзии, пока не придумано. И, кроме того, не у многих лириков нашего зарубежья можно встретить такую прозрачность метафорического ряда, такое чувство "неслиянности и нераздельности" (А. Блок) слова и вещи, формы и значения, как у Алины Литинской, причем все это не формальных упражнений ради, а в поисках ответов на коренные вопросы нашего замечательного обетования.
Говорят, что уровень познается в сравнении. Попытайтесь сравнить известные стихи Цветаевой "Вот опять окно, где опять не спят" с "Окном напротив" — это будет посильнее всех моих доводов.