Аквариум
Шрифт:
— Баранами она питается! — оборвал его Борода уже другим серьезным, злым голосом. Всю шутливость его, как рукой сняло.
— Баранами, которых кормишь, спасаешь, жизни учишь, а они, вместо благодарности, крысятничают и втихаря лезут куда-то зачем-то. А ну колись, Егорка, куда шел? Колись, сука, тут щас все твое бытие на кону!
Все трое склонились надо мной, сурово и пристально гладя прямо в глаза. Все трое ждали ответа. И от этого ответа напрямую зависела моя жизнь.
Я зажмурился. Мне было стыдно перед этими людьми, но я сделал то, что сделал, точнее попытался, и по-другому поступить я не мог. Надо говорить правду, а там будь, что будет.
— Короче… Сашок, когда уже совсем плохой стал, еле
Я замолчал, задохнувшись. Горящее горло с трудом позволяло долго разговаривать.
— Дальше, — хмуро процедил Борода.
— Вобщем, надо добраться до своего дома… То есть не сюда в Сарай прийти, а в настоящий свой дом, где ты жил Там, Тогда… И переночевать. Точнее уснуть. А проснешься уже дома… Ну то есть Там… — я снова замолчал, жадно хватая ртом воздух. На этот раз никто не перебивал, все терпеливо ждали.
— Сашок сказал, что он бы сам давно вернулся, но его дома здесь нет. Ну, тут же все немножко не так… Он жил где-то около Спутника, далеко идти, но он с какой-то высотки в бинокль смотрел и понял, что точно нет его дома. А твой, говорит, по любому стоит, потому что Речвокзал вообще не изменился, в смысле ничего не исчезло. А я же там рядом жил… Ну вот и решил попробовать. Поверил. Вам не сказал, потому что, знал — не отпустите… Простите, мужики. Не мог я по-другому… И… Спасибо вам еще раз…
Наступила тишина. Все трое все также серьезно смотрели на меня.
Первым не выдержал Леший. Открыл щербатый рот и дико с подвизгиванием заржал, потом подключился Борода, загромыхал, запрокинув голову, а потом и дядя Миша присоединил свой гогот к остальным. А я лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как по раскаленным щекам текут холодные горькие слезы, чувствовал, как обрывается где-то в груди последняя тонкая-тонкая ниточка, связывавшая меня с Родным домом. Ниточка, которая называлась — надежда.
Смеялись они долго. Очень долго. Потом вытирали слезы и, охая, держась за животы, повторяли фразы из моего рассказа, и снова начинали ржать. Наконец успокоились. Помолчали.
— Ну что, верите ему? — серьезно спросил Борода.
— Я верю. — ответил Леший. — Он только поэтому и решился выползти, домой хочет.
Дядя Миша просто кивнул.
Борода вздохнул, поднес свое лицо к моему, так что я чувствовал его несвежее дыхание, и тихо, серьезно сказал:
— Ну и баран же ты, Егорка! А Сашок тоже — красавец, пошутил напоследок. А может совсем уже бредил… Не вернешься ты никогда, Егор. Ни я, ни они, никто не вернется. Не знаю, почему, за что мы здесь, но отсюда только один путь, и вчера ты им чуть было не воспользовался, если бы не мы. Забудь прошлое. Полностью. Отрежь, оторви, выбрось. Того мира нет и никогда не было. Есть только этот… Мир… Прими его. Только так ты здесь выживешь. А будешь помнить и надеяться — недолго протянешь. Понял?
Я молча кивнул. Сил говорить не было. Не было сил жить.
— Ну вот и хорошо, что понял, — сказал Борода, резко развернулся и пошел к своей лежанке. — Больше объяснять не буду.
Остальные тоже молча, понуро отвернулись и начали расходиться.
— Э, мужики! — вспомнил я, — А на хрена вы меня привязали?
Борода повернулся:
— Как это на хрена? Ты у нас в карантине. Ты же с этой тварью там чуть ли не сексом занимался, мало ли чем она тебя наградила. Может у тебя ночью клыки до пупка и хвост вырастут, и ты нас тут всех порвешь, как Тузик грелку. Помнишь, Дима с Горгульей сцепился, она его царапнула? Рассказывали тебе, кем он на следующий день стал и что делать начал? Во… А Черныш, когда в Грибы влетел?.. Ладно, что вспоминать. Посидишь пару дней, потом посмотрим, что с тобой делать.
Да хоть
Чуть позже ко мне подошел Леший. Присел рядом на корточки, помолчал, покряхтел и наконец заговорил:
— Ты особо не парься, Егор. Не ты один такой. Многие надеются, верят, помнят… И байку эту мы уже слышали не раз. Был тут еще до тебя паренек один, тоже никак не мог поверить, маялся, страдал. А как эту историю услышал — загорелся, духом воспрял и ушел, как герой кинофильма, с гордо поднятой головой и пушкой за плечом. Его тогда никто останавливать не стал, никто же до него не проверял — правда или нет. Поэтому и отпустили, он, кстати, недалеко тут жил… Двое даже проводить вызвались. Дошли нормально, без косяков, он в подъезд — нырк, и тишина, ни выстрелов, ни криков, вообще ничего. Потом ночь настала, парни ушли. Дня через три решились все-таки сходить посмотреть, а вдруг на самом деле прорвался. Утром пошли, сам понимаешь, чтоб говна всякого вокруг поменьше шныряло. Толпой. Как на штурм. Нашли дом, зашли в подъезд, поднялись, этаж шестой вроде был. Квартира — вот она. Дверь заперта. Стучали-стучали, потом выломали на хер. Зашли. Обычная двушка, все в пыли как везде, следы парня того до кровати, сама кровать примята, а его нет. Вот тебе загадка. Неужели правда?… А потом кто-то бошку-то поднял, а этот дурень прямо над кроватью, в потолок впаянный висит. Причем, как будто прессом каким припечатали. Лицо обглодано, потроха тоже, только ребра поломанные торчат. Как мы оттуда бежали! Жопы светились! До Сарая добрались, смотрим, а двоих не хватает. То ли по дороге, кто сцапал, то ли из дома того не вышли. Хрен его знает, никто от страха не видел ничего. С тех пор мы на подобные истории не ведемся. Смирились… И ты смирись. Легче так. А иначе, как жить? Только пулю в лоб…
Никогда еще немногословный, косноязычный Леший не выдавал такого монолога. Он, сам, видимо, пораженный накатившим на него красноречием, замолчал, глядя куда-то сквозь меня, а потом медленно поднялся и отошел.
Отвязали меня на следующий день. Борода отомкнул замок, пошутив что-то про конец инкубационного периода, сурово посмотрел сверху вниз и изрек:
— Все, Егорка! Отныне ты не иждивенец, а самостоятельная боевая единица, приносящая пользу обществу. Кормили тебя, поили, попку вытирали, теперь твоя очередь. Больше никаких скидок, будешь наравне со всеми пахать, а может даже больше — типа как общественные работы за проступок. Пойдешь сегодня с Лешим и Серегой за продуктами в Шестерку на Краснознаменной. В нашей пока нет ни хрена, пацаны утром вернулись, говорят пусто. Ферштейн? А не согласен — шмотки с ружьем вот здесь клади и вали куда хочешь прямо сейчас — домой, в Турцию, на хер, сам смотри, короче, горевать не будем.
— Я понял, Борода. В Шестерку, так в Шестерку. — Не было сил даже удивляться собственному равнодушию и спокойствию перед походом на поверхность, — Когда выходим?
— Через полчаса. Иди похавай пока, там Света наварила две кастрюли из предпоследних запасов. В прошлый раз мало взяли, не подрасчитали периоды, теперь полки пустые. И помыться не забудь, воняешь на километр, а в нашем деле сам знаешь, чем меньше о тебе информации в окружающем пространстве, тем лучше. И переоденься тоже. Ей скажи, что я распорядился, она выдаст.