Алатырь-камень
Шрифт:
Как только Лешко выслушал разведчиков, он сразу понял, почему на губах Коловрата гуляла такая ехидная улыбка.
– Около тысячи их у леса стоят, – доложили они. – Но там холмы, а из-за них костры дымят, и много. Хотели дальше прокрасться, да заметили нас.
– Не заметили, а окружили, – честно поправил его второй из разведчиков, добавив в оправдание: – У них тулупы белые, вот мы их на снегу и не приметили.
– И отпустили? – с удивлением спросил Лешко.
– Стоим же тута, – вновь вступил в разговор первый дозорный. – Сказали, что, пока князья ответ свой нам не дадут, они кровь лить не желают. Если что, так уж пусть она не на их, а на нашей совести будет.
– И что будем делать? Ты все равно хочешь идти на выручку галицкому князю? – осведомился Конрад, оставшись наедине с братом.
– Мы дали слово, – напомнил Лешко. – И ты, и я. К тому же я виноват перед ним. Помнишь, тогда, десяток лет назад, когда мы вначале дали ему города, а потом отняли их. Тогда мне так поступить было еще простительно из-за юного возраста, а теперь… Не хочу, чтобы он после всего случившегося во всеуслышание заявлял, что слово польских князей ничего не значит. Тем более при дворе венгерского короля.
– Но у меня тоже был уговор о мире, – возразил Конрад. – Причем именно с рязанским князем. И как я буду выглядеть в его глазах?!
– Неважно, – отрезал Лешко. – Свое посольство он к тебе высылал, когда еще не посягнул на земли, принадлежащие папе римскому, и не изгнал славных крестоносцев с их исконных земель. Выходит, твой уговор был с князем-христианином, пусть и схизматиком. Подняв же руку на имущество святого ордена, боровшегося с язычниками, он сам этот уговор порушил.
– Так-то оно так, – вздохнул Конрад. – Только все равно нехорошо это…
– А тут как ни крути, все равно выходит, что ты свое слово нарушаешь, – перебил его Лешко.
– Но я галицкому князю его не давал, – возразил его брат.
– Ему – нет. Но ты вспомни про покровительство папы и текст его последнего послания. Он же объявил крестовый поход на покровителя язычников. Если ты и сейчас сохранишь дружбу с рязанским князем, то тут уж свентопетшем [68] не отделаешься. Да и Пелка [69] , даром что в моей краковской епископии начинал, такое может устроить – вплоть до отлучения. То-то братец наш двоюродный возрадуется.
68
Свентопетшем или еще «денарием святого Петра» называлась в Польше в те времена ежегодная выплата польскими князьями определенной суммы, так как еще король Мешко I (960—992) даровал свое государство римскому престолу, что впоследствии неоднократно подтверждали многие князья, включая и Лешка Белого в 1207 г.
69
Пелка – в то время был гнезненским архиепископом, то есть стоял на вершине церковной власти в Польше. Все остальные польские епископии, включая краковскую, подчинялись непосредственно ему. В Гнезно же он перешел с поста краковского епископа.
– Да, Лясконогий [70] будет счастлив, – мрачно согласился Конрад.
– И силезский племянник [71] , который нам в отцы годится, тоже, – веско добавил Лешко. – Да что там говорить про архиепископа, когда от тебя из Мазовии всего месяц назад уехали госпитальеры из ордена святой девы Марии [72] .
– Значит, будем биться? – грустно спросил Конрад у брата.
– Значит – биться! – раздраженно отрезал тот. – Я пошлю с ответом своего каштеляна, а ты придай ему свиту для солидности. Да возьми самых крепких и высоких, чтобы русичи тоже подумали лишний раз, стоит ли с нами тягаться.
70
Имеется в виду двоюродный брат Лешко и Конрада Владислав Лясконогий (Тонконогий), сын их родного дяди Мешко III Старого (1126—1202).
71
Под силезским племянником подразумевается сын их двоюродного брата Болеслава Генрих (Анджей) I Бородатый (род. в 1163 г.), который был старше Лешко и Конрада соответственно на 23 и 24 года.
72
Примерно к этому времени относится начало переговоров Конрада Мазовецкого с представителями Тевтонского ордена, с целью их расселения на пустующих окраинных землях для обеспечения защиты Мазовии от набегов язычников – пруссов и ятвягов, которые поначалу закончились безуспешно.
Конрад кивнул и пошел к своим дозорным, удобно устроившимся на повалившемся дереве и о чем-то тихо беседовавшим. Однако, не дойдя до них всего пару шагов, он остановился, прислушался к их разговору и чуть ли не на цыпочках повернул назад. Дойдя до своего брата, который инструктировал каштеляна, он вполголоса окликнул его, приложил палец к губам и молча поманил за собой.
– Ну что еще? – недовольно проворчал Лешко, но, заинтригованный столь странным поведением брата, послушно двинулся следом за ним.
Конрад вновь не дошел до поваленного дерева, остановив Лешка в паре шагов от дозорных, сидевших к ним спиной. Кряжистый Миколай что-то настойчиво втолковывал своему спутнику, совсем молодому широкоплечему парню:
– А я тебе говорю, что если наши князья решат вступить в бой, то спасутся только те, у кого быстрые кони, так что я на своем Венчике далеко не убегу – настигнут. Вот и получается, что все земли в Туробоях перейдут к тебе, потому как ты есть мой двоюродный внук и должен меня похоронить как следует, – объяснял он юному богатырю. – Так что ты лучше слушай, что я говорю, да на ус мотай. Первым делом гроб мне велишь сделать дубовый, да не вздумай валить дерева в той роще, что жмется к болоту. Дуб там плохой. С виду крепок, а середка с гнильцой. Руби в дальнем леске, который в сторону Плоцка уходит. Там он славный, один к одному. А суконце для погребальной одежи лучше не покупай, а возьми в сундуке, на самом дне. Думал, на твою свадьбу надену, но что уж тут. Одежа там справная, а тебе она все равно не подойдет – на плечах разойдется. Вон ты у меня какой вымахал, Бартош.
– Это я все сделаю, – не выдержал молодой. – Но отчего ты собрался помирать? Вон у нас какие рыцари – один к одному.
– Ты еще молодой, – кашлянул в ладонь Миколай. – Рыцарство у нас, конечно, славное. Случись с кем иным сражаться, так я бы кошель серебра в заклад против медной пуговицы не побоялся поставить, что мы непременно одолеем. Но тут русичи.
– А что русичи?! – разгорячился Бартош. – Бивал же ты и русичей. Сам мне рассказывал.
– Те, кого я бивал, в Галиче сидят, – усмехнулся Миколай. – Ну и не только в нем одном. Они и в Полоцке, и во Владимире-Волынском, да мало ли где еще. Вот таких-то мы с нашим князем даже втрое меньшим числом непременно побили бы. Вот только нам не свезло. Ныне супротив нас рязанцы вышли. Сам же слыхал, чья это засека и какого князя люди. А я бился против них несколько лет назад, так что знаю. Нас тогда князь Михаил Городненский сманил. Да ты помнишь поди. Сам еще со мной просился, а я тебе сказал, что мал еще, – пробасил он, шутливо толкнул в бок Бартоша, но почти сразу же вновь посерьезнел. – Тогда полтора десятка наших удальцов в его дружину пошли. Думали, сходим, мошну набьем да сразу обратно. А где я еще серебром разживусь, чтоб свадебку достойную тебе сыграть? У нас-то в ту пору все тихо было. Ну и съездил на свою голову. Еле ноги унес.
– А что ж так?
– Да вот так, – ворчливо отозвался Миколай. – Представь себе стену, но не простую, а крепкую, почти как железо. Сколь ни бодай – все без толку.
– Хорошей секирой можно и железо разрубить, – неуверенно заметил Бартош.
– Можно, – согласился Миколай. – Только стена-то не простая. Возле нее долго топтаться не получится – вмиг копьем или мечом достанут. Там чуть зазевался и все. А тех, что за этой стеной, нипочем не достать. Вот такое войско у князя Константина. Ты меня знаешь. Я в десятках сражений был. Если самые крупные считать, и то пальцев на руках и ногах не хватит. Никогда не боялся, а там…
– Неужто струсил?! – изумленно ахнул Бартош.
– Вот еще!.. Ничего я не струсил, а просто…. Просто понял, что все бесполезно. Не одолеть их. А раз бесполезно, так зачем оно все? Да и остальные это поняли – я же не первым назад коня повернул. И получилось, что поехали пятнадцать, а обратно из-под Ростиславля, так град называется, где мы… где нас… где они… – Он махнул рукой. – Словом, вернулись только трое. Это те, у кого самые резвые кони были. Тогда мой Венчик меня от погони спас, а сейчас уже все. Остарел мой боевой друг, не тот стал, совсем не тот.