Алая буква (сборник)
Шрифт:
– Ох, ручеек! Ох, глупый и скучный маленький ручеек! – воскликнула Перл, немного послушав его журчание. – Почему ты так грустишь? Взбодрись, и не надо все время вздыхать и вот так бормотать!
Но ручей в течение своей короткой жизни среди лесных деревьев приобрел такой мрачный опыт, что не мог об этом не говорить, а других историй, похоже, совсем не знал. Перл напоминала этот ручей, ведь исток ее жизни был скрыт такой же таинственностью, а русло вилось по таким же мрачным печальным тенистым местам. Но, в отличие от маленького ручья, она искрилась и танцевала, веселой болтовней сопровождая свой путь.
– А что говорит этот маленький грустный ручей, мама? – спросила она.
– О том, что, будь у тебя печаль, ручей поговорил бы с тобой о ней, – ответила мать, – как вот говорит со мной о моей. Но сейчас, Перл, я слышу шаги по тропинке и шорох раздвигаемых ветвей. Я бы хотела, чтоб ты пошла и поиграла, пока я поговорю с тем, кто идет сюда.
– Это Черный Человек? – спросила Перл.
– Почему бы тебе не пойти поиграть? – повторила Эстер. – Только не заходи далеко в лес. И возвращайся, когда я тебя позову.
– Да, мама, – откликнулась Перл. – Но если это будет Черный Человек, можно мне остаться на минутку и посмотреть на него и ту большую книгу, что он с собой носит?
– Беги, глупое дитя! – нетерпеливо ответила мать. – Это не Черный Человек! Разве ты не видишь его за деревьями? Это священник!
– И правда он! И, мама, он снова прижимает руку к сердцу! Это потому, что, когда священник написал свое имя в книгу, Черный Человек оставил в том месте свою метку? Но почему он не носит знак снаружи, как ты, мама?
– Беги играть, Перл, дразнить меня, если пожелаешь, ты сможешь и в другое время, – воскликнула Эстер Принн. – Только не заходи далеко. Держись так, чтобы слышать журчание ручья.
Девочка, напевая, отправилась, следуя по течению и пытаясь добавить песней немного гармонии в мрачный голос ручья. Однако поток не желал покоряться и все продолжал рассказывать о непостижимых печальных тайнах, уже сокрытых, или пророчески оплакивал те, что только должны появиться, под покровом темного леса. А потому Перл, которой хватало тени в ее собственной маленькой жизни, решила прекратить знакомство с этим бесконечным жалобщиком. Она отправилась собирать фиалки и лесные анемоны, а затем нашла несколько алых цветков водосбора в расщелине высокой скалы.
Когда маленький эльф скрылся из виду, Эстер Принн сделала пару шагов в направлении тропки, тянувшейся сквозь лес, но осталась в глубокой тени деревьев. Она смотрела, как священник в полном одиночестве шагает по тропе, опираясь на посох, который вырезал по пути. Он выглядел изможденным и хрупким, и походка его выдавала безутешное отчаяние, которого никогда не видели у него во время прогулок по поселению да и в любой другой ситуации, когда пастор знал, что за ним наблюдают. Сейчас же, в уединении леса, в полной мере проявлялся тяжкий упадок его духа. Походка его была апатична, словно он не видел смысла шагать вперед и не желал делать нового шага, но был бы рад, если бы хоть что-то могло его радовать, упасть к корням ближайшего дерева и больше никогда оттуда не подниматься. Листья засыпали бы его, земля со временем собралась бы холмом над его телом, неважно, теплилась бы в нем жизнь или нет. Смерть казалась слишком определенным объектом, чтобы желать ее или же избегать.
Взгляду Эстер преподобный мистер Диммсдэйл предстал без единого признака явного и очевидного страдания, за исключением, как уже заметила маленькая Перл, того, что руку он прижимал к сердцу.
17
Пастор и его прихожанка
Как бы медленно ни шагал пастор, он почти скрылся из вида, прежде чем Эстер Принн смогла достаточно совладать с голосом, чтобы привлечь его внимание. Но ей наконец удалось.
– Артур Диммсдэйл! – позвала она, вначале слабо, а затем громче, но хрипло. – Артур Диммсдэйл!
– Кто зовет? – отозвался священник. Быстро собравшись, он выпрямился, как человек, которого застали врасплох в настроении, которое он не желал открывать свидетелям. Тревожно оглянувшись в направлении голоса, он различил неясный силуэт в тени деревьев, одетый так траурно, что почти не отличался от серых сумерек, которыми густая листва и тучи на небе затянули день, и сложно было даже определить, женщина ли стоит там или же тень. Возможно, его жизненный путь теперь одержим призраком, явившимся из мучительных мыслей.
Он шагнул ближе и различил алую букву.
– Эстер! Эстер Принн! – сказал он. – Это ты? Ты живая?
– Едва ли, – ответила она. – Разве можно назвать жизнью минувшие семь лет? А ты, Артур Диммсдэйл, сам ты жив?
Неудивительно было, что они прежде всего спрашивали друг друга о телесном своем существовании и даже сомневались в собственном. Настолько странной была их встреча в том сумрачном лесу, так походила она на первое столкновение в мире двух мертвых душ, близко связанных в жизни земной, но теперь лишь холодно содрогавшихся от смертного ужаса, не осознавших еще своего состояния и не желавших компании столь же бестелесных существ. Каждый был призраком, и каждый пугался иного призрака. Пугался и себя самого, поскольку кризис ожил в их совести и открыл каждому сердцу его историю и опыт, как не бывает при жизни, за исключением подобных напряженных моментов. Душа узрела свои черты в зеркале промелькнувшего мгновения. Со страхом, трепетом, медленно и неохотно подчиняясь необходимости, Артур Диммсдэйл протянул руку, холодную, словно смерть, и коснулся такой же холодной руки Эстер Принн. Прикосновение, при всем своем холоде, избавило встречу от главного ужасного подозрения. Они ощутили себя обитателями одного слоя бытия.
Не говоря больше ни слова – ни он, ни она не обсуждали направления, – в совместном молчаливом согласии они скользнули обратно в тень леса, туда, откуда вышла Эстер, и сели на кипу мха, где раньше она сидела с маленькой Перл. Когда к ним вернулся голос, первые реплики были обычными при встрече простых знакомых. Они говорили о мрачном небе, о приближающейся грозе, затем о здоровье друг друга. И так продвигались, неспешно, шаг за шагом, к вопросам, которые глубже всего волновали сердца. Им, столь давно разлученным судьбой и обстоятельствами, требовалось нечто простое и будничное, что могло бы распахнуть двери разговора и помочь настоящим мыслям перешагнуть порог.
Некоторое время спустя священник прямо взглянул на Эстер Принн.
– Эстер, – промолвил он, – ты обрела покой?
Она безрадостно улыбнулась, посмотрев на свою грудь.
– А ты? – спросила она.
– Нет, ничего, кроме отчаяния! – ответил пастор. – Чего еще я мог бы искать, будучи тем, кто я есть, живя жизнью, которой я живу? Будь я атеистом – человеком, лишенным совести, грешником, ведомым грубыми и примитивными инстинктами, – я бы мог давно обрести покой. Нет, я никогда бы его не терял. Но сам склад моей души, все добрые способности, что были вложены в меня, все дары Господни, что были самыми избранными, стали теперь исполнителями духовной пытки. Эстер, я просто жалок!