Алая буква (сборник)
Шрифт:
Охваченный гротескным ужасом этой картины, священник, сам того не сознавая и к собственному испугу, внезапно расхохотался. И тут же ему ответил звонкий, воздушный детский смех, в котором с сердечной дрожью – он сам не знал, от боли она родилась или от радости, – он опознал смех маленькой Перл.
– Перл! Маленькая Перл! – воскликнул он после секундной паузы и заставил себя понизить голос. – Эстер! Эстер Принн? Это вы?
– Да, это я, Эстер Принн! – ответила она с ноткой изумления, и священник услышал, как ее шаги приближаются от тротуара, по которому она шагала. – Это я, а со мной моя маленькая Перл.
– Откуда ты идешь, Эстер? – спросил священник. – Что привело тебя сюда?
– Меня пригласили к умирающему, – ответила Эстер Принн. – К губернатору Уинтропу, чтобы снять с него мерки для погребальных одежд, а теперь я возвращаюсь с ними домой.
– Подойдите же сюда, Эстер, ты и маленькая Перл, – сказал преподобный мистер Диммсдэйл. – Вы обе уже побывали здесь, но меня тогда не было с вами. Поднимитесь же сюда снова, и мы будем стоять здесь втроем.
Она молча поднялась по ступеням и встала на эшафот, держа за руку маленькую Перл. Священник потянулся ко второй руке девочки и взялся за нее. И в тот же миг он словно ощутил сильнейший прилив новой жизни, иной жизни, что потоком захлестывала его сердце и струилась затем по всем его венам, словно мать и дитя подпитывали своей жизненной теплотой его почти оцепеневшую систему. Все трое сформировали словно электрическую цепь.
– Пастор! – прошептала маленькая Перл.
– Что ты хочешь, дитя? – спросил мистер Диммсдэйл.
– А ты будешь стоять тут со мной и мамой завтра в полдень?
– Нет, не так, моя маленькая Перл, – ответил священник, поскольку новая сила того момента влилась и в ужас перед публичным разоблачением, который так долго мучил его, и теперь он дрожал от сплетения старого ужаса и некоей странной радости. – Нет, дитя мое. Я буду стоять с тобой и твоей матерью в иной день, но не завтра.
Перл рассмеялась и попыталась отдернуть руку. Но священник быстро ее поймал.
– Еще немного, дитя мое, – сказал он.
– Но ты пообещай, – попросила Перл, – что возьмешь за руки меня и маму и завтра днем?
– Не тогда, Перл, – вновь ответил священник. – В другой раз.
– А когда в другой раз? – настаивало дитя.
– В день Страшного Суда, – прошептал преподобный, и, как ни странно, ощущение того, что он был профессиональным учителем истины, заставило его ответить именно так. – Тогда и там, перед престолом Судии, твоя мать, и ты, и я должны будем стоять рядом. Но дневной свет этого мира не должен видеть наших встреч!
Перл снова рассмеялась.
Но прежде чем мистер Диммсдэйл закончил говорить, грозовое небо осенила широкая и далекая вспышка света. То был, без сомнения, один из тех метеоров, что часто предстают взорам ночных наблюдателей, сгорая дотла в верхних слоях атмосферы. Но это сияние было настолько сильным, что сумело осветить плотную тучу между небом и землей. Огромное облако стало похоже на купол мощнейшей лампы. Знакомые очертания улицы стали видны ясно, как днем, но при этом с оттенком жути, что всегда отличает знакомые предметы в непривычном ранее освещении. Деревянные дома, с их выступающими ярусами и причудливыми острыми крышами; двери и пороги с растущей рядом ранней травой; огороды, чернеющие свежевспаханной землей, и даже рыночная площадь, граничащая с зелеными насаждениями, – все стало видимым, но со своеобразным оттенком, который придавал иную моральную интерпретацию обычным вещам этого мира, словно рождавшимся заново. И в этом свете стояли священник, прижимавший руку к сердцу, и Эстер Принн, с вышитой алой буквой на груди ее платья, и маленькая Перл, сама по себе символ, была связующим звеном между ними. Они стояли в странном и мрачном свечении, словно то был свет, раскрывающий все тайны, рассвет дня, что должен был объединить всех, кто принадлежит друг другу.
В глазах маленькой Перл светилось волшебство, а на ее лице, которое она подняла к священнику, была та самая лукавая улыбка, так часто придававшая ей эльфийские черты. Она отняла руку у мистера Диммсдэйла и указала на другую сторону улицы. Но он, прижав обе ладони к сердцу, устремился взглядом в зенит.
В те дни не было ничего более привычного, нежели интерпретация всех появлений метеоритов и иных природных феноменов, что случались с регулярностью чуть меньшей, нежели восходы и закаты солнца и луны, как откровений сверхъестественного происхождения. И так сверкающее копье, меч пламени, лук или колчан стрел, будучи замечены в ночном небе, предрекали войну с индейцами. Моровым поветриям предшествовал дождь алого света. Сомнительно, чтобы любое заметное событие, доброе или злое, когда-либо заставало Новую Англию, со времен ее основания до самой революции, без того, чтобы обитатели не были заранее предупреждены каким-то явлением природы. Нередко такие знамения являлись одновременно многим. Но чаще, однако, приходилось полагаться на рассказы одинокого свидетеля, наблюдавшего чудо сквозь цветной, завораживающий и искаженный проводник своего воображения, что впоследствии формировало из увиденного нечто куда более яркое. То была поистине величественная идея – что судьба наций должна предрекаться подобными жуткими криптограммами на небесном своде. Свиток небесной ширины не казался Провидению слишком дорогим для того, чтобы писать на нем человеческие судьбы. То верование любили наши прародители, поскольку предзнаменования того, что их зарождающееся государство под божественным присмотром, делало последний крайне близким и неоспоримым. Но что можно было сказать о человеке, который вдруг решал, что откровение на столь безбрежном фоне адресовано только ему одному? В таком случае подобное могло быть лишь симптомом крайне смятенного состояния сознания человека, который так долго предавался самосозерцанию из-за долгой, сильной и тайной боли, что распространил свой эгоизм на всю окружающую природу, и даже небосвод стал казаться ему всего лишь страницей, подходящей для записей историй его души и судьбы.
А потому мы можем приписать это исключительно болезни глаз и сердца того священника, который, глядя в зенит, узрел возникновение огромной буквы – буквы «А», начертанной темным красным светом. Всего лишь метеор сгорал за мрачной вуалью тучи, не обладая той странностью формы, что придавало ему воображение виновного, или, по крайней мере, не с той отчетливостью, и чья-то еще вина вполне могла углядеть в нем иной символ.
И было одно обстоятельство, которое характеризовало психологическое состояние мистера Диммсдэйла в тот самый момент. Все то время, что он смотрел в зенит, он все же прекрасно сознавал, что маленькая Перл показывает пальчиком на старого Роджера Чиллингворса, стоявшего неподалеку от эшафота. Священник, похоже, видел его тем же взором, которым различил чудесную букву в небесах. Его чертам, как и всем иным предметам, свет метеора придал новое выражение; или же причиной перемен стало то, что лекарь не осторожничал, как в другое время, и не прятал жестокость, с которой смотрел на свою жертву. Определенно, если метеор прожигал небо и освещал землю ужасным светом, напоминавшим Эстер Принн и священнику о дне Страшного суда, то Роджер Чиллингворс вполне мог сойти рядом с ними за архидьявола, который, скалясь в усмешке, пришел на суд потребовать свое. Таким живым было то выражение и так сильно было восприятие священника, что образ остался запечатлен в темноте и после того, как метеор погас, а все остальные предметы снова скрылись из виду.
– Кто этот человек, Эстер? – ахнул мистер Диммсдэйл, охваченный ужасом. – От него меня бросает в дрожь! Ты знаешь его? Я ненавижу его, Эстер!
Она помнила свою клятву и потому молчала.
– Говорю тебе, сама моя душа содрогается от его вида! – снова пробормотал священник. – Кто он? Кто он? Разве ты ничем не можешь мне помочь? В том человеке сокрыт мой безымянный ужас!
– Пастор, – сказала малышка Перл, – я могу тебе сказать, кто он!
– Так быстрей же скажи, дитя! – ответил тот, склоняясь ухом поближе к ее губам. – Быстрей, и так тихо, как только сможешь шепнуть мне.
Перл пробормотала что-то ему на ухо, нечто, что звучало как человеческий язык, но было лишь бессмысленным набором звуков, которыми дети порой развлекают себя в своих играх. Во всяком случае, будь в том ответе любая тайная информация о старом Роджере Чиллингворсе, птичий язык девочки был неизвестен священнику и лишь увеличил смятение его разума. Эльфийское дитя вновь громко рассмеялось.
– Неужто ты смеешься надо мной? – спросил священник.
– А ты не храбрый! А ты не честный! – ответила девочка. – Ты не пообещал держать меня и маму за руки завтра днем!
– Достойный сэр, – откликнулся лекарь, который подошел уже к самому основанию платформы, – благочестивый мистер Диммсдэйл! Неужто это вы? Ну-ну, и вправду вы! Нам, людям науки, чьи головы погружены в книги, обязательно нужен строгий присмотр! Мы спим на ходу и ходим во сне. Пойдемте, добрый сэр и мой дорогой друг, прошу вас позволить мне отвести вас домой!
– Откуда вы знали, что я буду здесь? – со страхом спросил священник.
– Откровенно и истинно, – ответил Роджер Чиллингворс, – я ничего не знал об этом. Я провел б'oльшую часть ночи у постели почтенного губернатора Уинтропа, делая все, что в моих силах, для облегчения его страданий. Он отправился в лучший мир, и я также шагал домой, когда увидел этот странный свет. Пойдемте со мной, преподобный, прошу, иначе вы едва ли сможете хорошо провести завтрашнюю воскресную службу. Ах да! Теперь вы видите, как они могут смущать мозг – о, эти книги! Эти книги! Вам нужно меньше читать, добрый сэр, и больше отдыхать, иначе эти ночные капризы начнут расти.