Алая буква (сборник)
Шрифт:
Примечательно, что люди, обладающие крайней храбростью мышления, зачастую хранят идеальное спокойствие и тишину относительно внешних законов общества. Им хватает самих мыслей, без облечения их в плоть и кровь настоящего действия. Казалось, точно так же было и с Эстер. И все же, не явись из мира духовного маленькая Перл, последствия могли бы быть иными. Не будь дочери, Эстер могла бы войти в историю рука об руку с Энн Хатчинсон, основательницей религиозной секты [11] . Она могла в одном из своих состояний стать пророчицей. Она могла и, вполне вероятно, стала бы жертвой смертного приговора сурового трибунала того периода за попытку подорвать основание пуританских верований. Но в обучении своего ребенка, в энтузиазме исключительно материнского мышления она нашла себе иную отдушину. Провидение в лице маленькой девочки отдало на попечение Эстер будущее сокровище и цветок женственности, который следовало развивать и лелеять в крайне сложных условиях. Все было против нее. Весь мир был враждебен. В самой природе ребенка было нечто неправильное, постоянно намекавшее ей, что дитя родилось по ошибке – как эманация беззаконной страсти своей матери, – и часто заставляло Эстер с горечью в сердце задаваться вопросом, к добру или к худу это несчастное дитя вообще родилось на свет.
11
Энн Хатчинсон (1591–1643) – пуританка, религиозный деятель, сыгравшая важную роль в конфликте, сотрясавшем колонию Массачусетского залива в 1636–1638 годах.
И тот же темный вопрос часто всплывал в ее сознании по отношению ко всему женскому роду. Стоило ли рождаться даже самым счастливым из них? Что касалось ее собственного существования, она уже давно решила, что ответ отрицателен, и отмахнулась от него как от решенного. Склонность к размышлениям хоть и может даровать женщине сдержанность, как это бывает с мужчинами, но при этом делает ее печальной. Она осознает, возможно, насколько безнадежно ее задание. Ведь первым шагом следует снести всю общественную систему, чтобы выстроить ее заново. К тому же сама природа противоположного пола должна претерпеть значительные изменения, прежде чем женщине будет позволено занять то, что кажется честным и подходящим ей положением. И, наконец, преодолев все другие сложности, женщина не сможет воспользоваться преимуществом этих предыдущих реформ до тех пор, пока сама не пройдет еще более сильную перемену, в которой, возможно, эфемерная сущность, в которой заключена сама истинность ее женственности, испарится без следа. Женщине никогда не преодолеть подобных проблем никакими упражнениями мысли. Их невозможно решить иначе как единственным образом. А потому Эстер Принн, чье сердце потеряло ровный и здоровый пульс, бродила без светильника по темному лабиринту сознания, то огибая непреодолимый утес, то пятясь от глубокого провала. Вокруг нее царил дикий и мрачный сценарий, где не было места ни дому, ни уюту. Иногда пугающие сомнения стремились поглотить ее душу: не лучше ли отправить Перл сразу же на Небеса, а самой отдаться на милость Вечного Правосудия.
Алая буква не справлялась со своей задачей. Впрочем, теперь, после разговора с преподобным мистером Диммсдэйлом в ночь его бдения, у нее появилась новая тема для размышлений, предложив цель, достойную любых стараний и жертв во имя ее достижения. Эстер стала свидетельницей сильнейшего страдания, с которым пытался бороться священник, еще точнее – с которым он бороться уже перестал. Она видела, что он стоит на грани помешательства, если уже не перешагнул ее. И невозможно было сомневаться в том, что какими бы мучительными ни были страдания от тайных угрызений совести, куда смертоноснее будет яд, которым неизменно окажется рука, предложившая их облегчить. Тайный враг постоянно находился радом с ним, притворяясь помощником и другом и владея всеми возможностями играть на чувствительных струнах самой природы мистера Диммсдэйла. Эстер не могла не задаваться вопросом, чего же изначально не хватило с ее стороны – правдивости, смелости, верности, – что она позволила священнику очутиться в настолько бедственном положении, с таким количеством зла, которое требовалось вынести, и без малейшей надежды на облегчение. Единственное ее оправдание заключалось в том, что она не видела лучшего способа спасти его от разрушения еще большего, чем ее собственное, нежели поддаться плану маскировки Роджера Чиллингворса. Поддавшись тому импульсу, она приняла решение и сделала выбор, который теперь казался ей куда худшей альтернативой иному исходу. Эстер переполняла решимость искупить свою ошибку, насколько это еще возможно. Закаленная годами тяжелого и мрачного испытания, она уже не чувствовала себя неспособной противостоять Роджеру Чиллингворсу, как было в ту ночь, когда, униженная грехом и почти обезумевшая от нового еще для нее унижения, они говорили в тюремной камере. С тех пор она сумела подняться над собой. Старик же, напротив, опустил себя до ее уровня, если не ниже, под грузом мести, которую задумал.
Иными словами, Эстер Принн решилась встретиться с бывшим мужем и сделать все, что в ее силах, чтобы спасти жертву, в которую он столь очевидно запустил свои когти. Возможности долго искать не пришлось. Однажды днем, прогуливаясь с Перл по отдаленной части полуострова, она заметила старого лекаря с корзиной в одной руке и посохом в другой; тот горбился, пытаясь отыскать на земле растения и корни для своих медицинских декоктов.
14
Эстер и лекарь
Эстер отправила маленькую Перл побегать у кромки воды и поиграть с ракушками и спутанными водорослями, пока сама она немного поговорит с вон тем собирателем растений. Девочка улетела, как птичка, сверкая босыми пятками над мокрым морским песком. То здесь, то там она останавливалась и с любопытством заглядывала в озерца, оставленные отливом. Для Перл они служили зеркалом, в котором девочка могла увидеть свое лицо. Отражение смотрело на нее из озерца, темные кудряшки блестели на его висках, эльфийская улыбка светилась в глазах – образ маленькой девочки, которую Перл, за неимением других товарищей по играм, приглашала взяться за руки и побежать наперегонки. Но образ девочки, в свою очередь, приглашал ее к тому же, словно говоря: «Тут местечко получше, иди же ты ко мне в озеро». И Перл, заходя по колено в воду, смотрела на свои белые ножки на дне, а над глубиной ей мерцала искаженная рябью улыбка, танцующая на поверхности потревоженной воды.
А в это время ее мать подошла к лекарю:
– Я хотела бы поговорить с тобой, – сказала она, – на тему, которая во многом нас касается.
– Аха! Неужто у миссис Эстер появилась пара слов для старого Роджера Чиллингворса? – ответил он, распрямляя согбенную спину. – Сердечно рад! Я со всех сторон слышу о вас хорошие отзывы! Не позднее чем вчера вечером мировой судья, мудрый и благочестивый человек, обсуждал ваши дела, миссис Эстер, и шепнул мне, что вопрос относительно вас уже поднимался в совете. Обсуждалось, стоит ли или нет, с точки зрения общего блага, снять вот ту алую букву с вашего платья. Жизнью клянусь, Эстер, я уверял почтенного судью, что это можно сделать немедленно.
– Не городским судьям решать судьбу этого знака, – спокойно ответила Эстер. – Будь я достойна избавления от него, буква сама по себе отвалилась бы или же превратилась в нечто, говорящее об ином содержании.
– Ну, что ж, носите ее, раз она вам так нравится, – ответил он. – Женщине позволено следовать собственному разумению, когда дело касается украшений ее персоны. Буква прекрасно вышита и так смело смотрится на вашей груди!
Все это время Эстер неотрывно смотрела на старика и была шокирована, равно как и поражена тем, какая перемена произошла с ним за минувшие семь лет. Дело было не в том, что он постарел, пусть даже следы проходящей жизни избороздили его лицо, он выглядел неплохо для своего возраста, и, похоже, сохранил свою проницательность и живость. Но прошлый образ мудрого и образованного человека, спокойного и тихого, каким она его отлично помнила, полностью исчез, сменившись жадным, ищущим, почти яростным, но при этом тщательно сдерживаемым выражением. Похоже, он сознательно желал и стремился скрыть это выражение улыбкой, но последняя выдавала его фальшивость и озаряла лицо старика таким сарказмом, что была видна вся чернота его души за ней. Время от времени в его глазах появлялся алый блеск, словно душа старика была в огне, сумрачно тлевшем в его груди, пока какой-нибудь обычный порыв страсти не раздувал угли в мимолетное пламя. Это он пытался подавить как можно быстрее и делал вид, что ничего не происхдит.
Иными словами, старый Роджер Чиллингворс был потрясающим доказательством человеческой способности превращаться в дьявола, стоит человеку пожелать на длительный период времени заняться дьявольскими делами. Этот несчастный претерпел подобное превращение, посвятив семь лет своей жизни постоянному изучению сердца, полного муки, и получению удовольствия от того, что подливал масла в огонь тех самых пыток, которые после со злорадством анализировал.
Алая буква горела на груди Эстер Принн. Перед ней была очередная руина, ответственность за которую частично лежала на ней.
– Что такого вы увидели в моем лице, – спросил врач, – что так неустанно за ним наблюдаете?
– Нечто, что могла бы оплакать, будь во мне для того достаточно горькие слезы, – ответила она. – Но не будем обращать на это внимания! Я хочу поговорить с тобой о другом несчастном человеке.
– А что же с ним? – с готовностью воскликнул Роджер Чиллингворс, словно ему нравилась эта тема и он был рад возможности обсудить ее с единственной, кому он мог довериться. – Не стану кривить душой, миссис Эстер, так вышло, что именно сейчас меня занимают мысли об упомянутом джентльмене. А потому говорите свободно, и я отвечу.
– Когда мы в последний раз говорили, – сказала Эстер, – семь лет назад, ты радовался тому, что вырвал у меня обещание хранить в тайне наши прошлые с тобой отношения. Поскольку жизнь и доброе имя того человека были в твоих руках, я не видела иного выхода, кроме как молчать в соответствии с твоим требованием. Не без тяжелых предчувствий связала я себя этим словом, поскольку, отрезанная от всех долгов перед иными людьми, я сохранила свой долг перед ним и что-то шептало мне, что я предаю его, соглашаясь хранить твой секрет. С тех пор у него нет никого ближе тебя. Ты следишь за каждым его шагом. Ты всегда рядом с ним, во сне и в бодрствовании. Ты знаешь его мысли. Ты роешься в его сердце и терзаешь его! Ты вцепился в его жизнь и заставляешь ежедневно умирать, не давая облегчения, а он все же тебя не знает. Позволив подобное, я совершенно очевидно предала единственного человека, которому мне дана была сила быть верной!