Алая буква (сборник)
Шрифт:
– Неужто это Фиби? – спросила она себя. – Это, должно быть, малышка Фиби, больше некому, – и как же она похожа на своего отца! Но что ей нужно здесь? И это вполне в духе деревенских кузенов – свалиться вот так, словно снег на голову, не предупредив за день и не спросив, могут ли ее принять! Что ж, ей, видимо, придется остаться на ночь, а завтра дитя отправится домой, к матери.
Здесь нужно отметить, что Фиби принадлежала к слегка заблудшей ветви семейства Пинчеон, о которой мы уже упоминали как об обитателях деревенской части Новой Англии, где еще частично сохранились старые обычаи и отношения. В ее собственных кругах никоим образом не осуждались родственные визиты без приглашений или же предварительного церемонного уведомления. И все же, учитывая затворничество мисс Хепизбы, на сей раз письмо с сообщением о грядущем визите Фиби было написано и отправлено. Это послание уже три или четыре дня лежало в кармане грошового почтальона, у которого не было иных адресатов на улице Пинчеон, а потому он так и не удосужился доставить его в Дом с Семью Шпилями.
– Нет, ей можно остаться лишь на одну ночь, – сказала Хепизба, отпирая дверь. – Если Клиффорд найдет ее здесь, ему это не понравится!
5
Май и ноябрь
В ночь своего приезда Фиби Пинчеон спала в комнате, окна которой выходили в сад старого дома. Окна смотрели на восток, а потому в должный час алые лучи рассвета хлынули в комнату, раскрасив грязный потолок и выцветшие обои богатством собственного оттенка. Кровать Фиби была занавешена старым темным балдахином с изумительными фестонами. Когда-то он был роскошен и поражал воображение, но теперь нависал над девушкой, как мрачная туча, сохраняя ночь в дальнем углу, в то время как в остальной комнате уже воцарилось утро. Утренний свет, однако, вскоре пробрался в изножье кровати, проникнув в щель между поблекшими занавесками. Обнаружив там новую гостью – с румянцем на щеках, столь схожим с утренним румянцем неба, слегка шевелящуюся во сне, как шевелятся листья от нежного утреннего ветерка, – рассвет поцеловал ее в лоб. То была ласка небесной девы, бессмертной богини Эос, подаренная спящей сестре отчасти как порыв необоримого восхищения, отчасти как ясный намек на то, что пора открывать глаза.
От поцелуя света Фиби тихонько проснулась и в первый миг не поняла, где находится и отчего вокруг нее задернуты тяжелые фестоны полога. Ей было совершенно ясно лишь одно: настало раннее утро, и, что бы оно с собой ни несло, прежде всего нужно встать и помолиться. Тягу к молитвам подхлестывала и сама обстановка мрачной комнаты с ветхой мебелью, в особенности высокие строгие стулья, один из которых стоял у ее изголовья и выглядел так, словно старомодный персонаж сидел над нею всю ночь и исчез лишь за миг до того, как мог быть на нем обнаружен.
Тихонько одевшись, Фиби выглянула в окно и увидала в саду розовый куст. Довольно высокий и сильно разросшийся, он подпирал стену дома и был буквально усыпан очень красивыми белыми бутонами довольно редкого вида. Б'oльшая часть цветков, как потом обнаружила девушка, была изнутри попорчена плесенью, однако издали могло показаться, что весь этот розовый куст буквально этим летом был пересажен из райского сада вместе с питающей его почвой. На самом же деле его посадила Эллис Пинчеон – прапрапратетушка Фиби – в грунт, который подходил лишь цветущим растениям, но за минувшие два века стал жирным и липким от сгнивших на нем овощей. Однако цветы, питавшиеся истощенной старой землей, все так же посылали Творцу свежую благоуханную благодарность, ничуть не уменьшившуюся из-за того, что ныне ею дышала Фиби, в окно которой долетал аромат роз. Торопливо сбежав по скрипучей, не покрытой ковром лестнице, она нашла тропинку в сад, собрала самые лучшие розы и принесла в свою комнату.
Юная Фиби принадлежала к тому типу людей, которых природа одарила, как исключительным правом, способностью преображать все вокруг. Это своего рода врожденное волшебство, владеющие которым способны извлекать из окружающих вещей скрытые в них возможности и создавать вокруг себя уют и домашнюю атмосферу, в каком бы месте и на какое бы время они не останавливались. Даже кривой шалаш из ветвей кустарника, сложенный путниками посреди лесной чащи, стал бы уютным домом после того, как в нем переночевала бы подобная женщина, и сохранял бы уют еще долгое время после того, как ее молчаливая фигурка растворилась бы в окружающих сумерках. Заброшенной, мрачной и сумрачной комнате Фиби, столь долго никем не востребованной – кроме пауков, мышей, возможно, крыс и призраков, – требовалась изрядная доля ее волшебства, поскольку долгое отсутствие обитателей имеет свойство стирать все следы более радостных дней. Как именно Фиби с подобным справлялась, понять невозможно. У нее, похоже, не было никакого изначального плана, но парой прикосновений то здесь, то там, сдвинув часть мебели к свету и убрав другую в тень, подвязав или опустив занавеску, за полчаса она сумела придать жилищу гостеприимный вид. Не так давно, всего лишь прошлой ночью, ее спальня более всего напоминала сердце старой девы, в котором не было ни солнца, ни домашнего тепла, одни лишь призраки и призрачные воспоминания; в течение многих лет ни один гость не переступал порога ни комнаты, ни сердца.
Этому непостижимому волшебству была свойственна еще одна характерная черта. Спальня, без сомнения, была свидетельницей множества сцен человеческой жизни: здесь пролетали радости брачных ночей и новые бессмертные души сходили в мир, совершая первый свой вздох; здесь умирали старики. Но – либо благодаря белым розам, либо же иному незримому влиянию – обладающий тонкими чувствами человек сразу бы понял, что отныне девичья спальня очищена от всего былого зла и печалей – одним лишь ее дыханием и счастливыми мыслями. Сны прошлой ночи были настолько радостны, что навсегда изгнали из комнаты прежние горести.
Расставив вещи по своему вкусу, Фиби вышла, собравшись снова спуститься в сад. Помимо розового куста она заметила и другие дикорастущие цветы, мешающие друг другу развиться (как часто случается и в человеческом обществе). Однако у лестницы Фиби столкнулась с Хепизбой, которая, поскольку час был еще слишком ранним, пригласила девушку в комнату, которую называла бы своим будуаром, будь ей известно это французское слово. В комнате можно было увидеть несколько старых книг, корзину для рукоделия и пыльный письменный стол, а с другой ее стороны располагался большой темный предмет мебели довольно странного вида, который старая леди называла клавикордом. Более всего он напоминал гроб, и, поскольку на нем не играли и даже не открывали его много лет, он содержал в себе немало мертвой музыки, которая задыхалась в нем. Человеческие пальцы не касались его клавиш со дней Эллис Пинчеон, которая обучалась чудному искусству музицирования в Европе.
Хепизба пригласила юную гостью присесть и сама опустилась на ближайший стул, глядя на стройную фигурку Фиби так пристально, словно намеревалась разглядеть ее самые тайные мотивы.
– Кузина Фиби, – сказала она наконец, – я действительно не вижу возможности вас здесь оставить.
Эти слова, однако, не содержали враждебной грубости, как могло показаться читателю, поскольку две родственницы, поговорив перед сном, достигли определенной степени взаимопонимания. Хепизба знала достаточно, чтобы понять обстоятельства (ставшие следствием второго брака матери юной девушки), которые заставили Фиби искать для себя новый дом. И верно понимала характер Фиби, в котором преобладала живая активность – одна из самых ценных черт истинной уроженки Новой Англии, – подталкивавшая Фиби вперед, искать, если можно так выразиться, свое счастье, но при этом сохраняя как самоуважение, так и попытки достичь всей возможной для себя пользы. Будучи близкой родственницей Хепизбы, Фиби, вполне естественно, отправилась к ней, но не думая просить о протекции, а лишь с визитом на пару недель, которые можно было бы продлевать бесконечно, если то будет в радость обеим.
А потому на резкое замечание Хепизбы Фиби ответила столь же честно, но куда более веселым тоном.
– Дорогая кузина, я не могу сказать, как именно это будет, – сказала она. – Но я думаю, что мы с вами уживемся куда лучше, чем кажется поначалу.
– Ты милая девушка, я это вижу, – продолжила Хепизба. – И, поверь, меня заставляет медлить отнюдь не общение с тобой. Но, Фиби, этот дом – слишком мрачное место для такой молодой девушки. Он пропускает внутрь ветер и дождь, а зимою и снег, на чердак и в верхние комнаты, но никогда не впускает солнечный свет. Что до меня, ты видишь, какой я стала, – унылая и одинокая старая женщина (я сама начинаю звать себя старой, Фиби), чей характер, боюсь, не из лучших и чей дух пребывает в ужасном упадке. Я не могу сделать твою жизнь приятной, кузина Фиби, равно как не могу предоставить тебе пропитание.
– Вы найдете во мне веселую компаньонку, – ответила Фиби, улыбаясь, но с мягкой гордостью. – А хлеб насущный я собираюсь добыть сама. Вы же знаете, меня растили не как Пинчеонов. В деревеньках Новой Англии девушка учится многим вещам.
– Ах! Фиби! – вздохнула Хепизба. – Твои знания едва ли здесь пригодятся! И мне не нравится мысль о том, что ты должна проводить свою юность в подобном месте. Месяц или два – и твои щеки потеряют свой румянец. Посмотри на меня! – Контраст в самом деле был разителен. – Взгляни, как я бледна! Мне кажется, что пыль и гниль старого дома вредят нашим легким.