Алая буква (сборник)
Шрифт:
– На дагерротип, вы имеете в виду? – спросила Фиби с куда меньшей сдержанностью, не смотря на предубеждения, поскольку ее юность стремилась навстречу ему. – Я не слишком люблю картины такого сорта – они жесткие и застывшие, к тому же ускользают от взгляда, словно знают о том, как неприветливо выглядят, а оттого не любят, чтобы их рассматривали.
– Если вы мне позволите, – сказал художник, глядя на Фиби, – я бы с удовольствием проверил, может ли дагерротип придать эти спорные черты лицу, исполненному совершенной прелести. Однако в ваших словах есть доля истины. Большая часть моих дагерротипов выглядят неприветливо, но лишь по той причине, что то же свойственно их оригиналам. Сами Небеса даруют изумительные открытия благодаря простому солнечному свету. В то время как мы оцениваем изображение лишь поверхностно, солнце раскрывает тайны характера с такой силой и искренностью, которой не позволит себе ни один художник, даже если заметит их. Однако мой род искусства, по крайней мере, чужд лести. Взгляните на изображение, которое я делал снова и снова, но так и не добился лучшего результата. При том, что оригинал его в глазах общества выглядит совершенно иначе. Я хотел бы услышать ваше суждение об этом человеке.
Он протянул ей миниатюрный дагерротип в сафьяновом футляре. Фиби лишь мельком взглянула на изображение и тут же вернула его назад.
– Я знаю это лицо, – ответила она. – Его суровый взгляд преследовал меня весь день. Это мой предок, пуританин, портрет которого висит у нас в кабинете. Вы, видимо, отыскали какой-то способ изобразить его без бархатной черной шляпы и седой бороды, одеть в современное пальто и шелковый галстук вместо пояса и плаща. Не думаю, что эти изменения пошли ему на пользу.
– Вы заметили бы и иные отличия, если бы посмотрели подольше, – со смехом сказал Холгрейв. – Заверяю вас, это лицо нашего современника, и вы наверняка должны были его видеть. Однако самое примечательное кроется в том, что оригинал в глазах мира – и, насколько я знаю, даже в глазах самых близких друзей – отличается крайне приятным выражением лица, и внешность его свидетельствует о добросердечии и открытости, о солнечном юморе и иных достойнейших качествах подобного рода. Однако солнце, как видите, рассказывает нам иную историю и не собирается сглаживать правду, даже после десятка терпеливых повторов с моей стороны. Перед нами человек мелочный, хитрый, властный и вдобавок холодный как лед. Взгляните в его глаза! Разве можно полагаться на его благосклонность? А этот рот! Умеет ли он улыбаться? И все же оригинал можно часто заметить с улыбкой! К несчастью, это весьма влиятельная особа, желающая сделать гравировку из этого дагерротипа.
– Что ж, я больше не хочу его видеть, – заметила Фиби, отворачиваясь. – Он очень похож на старый портрет. Однако у моей кузины Хепизбы есть еще одно изображение, миниатюра. Если оригинал все еще жив в этом мире, мне кажется, солнце не сумело бы сделать его грубым и суровым.
– Так вы видели тот портрет! – с интересом воскликнул художник. – Я никогда его не видел, как бы мне этого ни хотелось. И вы нашли изображенного привлекательным?
– Никогда не видела подобной красоты, – ответила Фиби. – Его лицо даже слишком мягкое и нежное для мужчины.
– И в его глазах нет ничего дикого? – продолжил Холгрейв с таким жадным любопытством, что Фиби слегка смутилась, как и от той свободы, с которой он воспринял их столь недавнее знакомство. – Неужели в нем нет ничего темного и мрачного? Неужто вам не показалось, что оригинал виновен в жутком преступлении?
– Это абсурд, – чуть раздраженно ответила Фиби. – Говорить так о картине, которой вы никогда не видели! Вы наверняка перепутали ее с какой-то другой. Преступление, да неужто! Раз уж вы друзья с моей кузиной Хепизбой, попросите ее показать вам этот портрет.
– Мне куда больше хотелось бы увидеть оригинал, – дерзко ответил дагерротипист. – Поскольку его характер бессмысленно обсуждать – его уже определил наш законный суд, по крайней мере тот, который считает себя законным. Но не спешите! Прошу, останьтесь еще на минуту! Я хочу сделать вам предложение.
Фиби, уже собравшаяся уходить, обернулась, слегка помедлив, потому что не вполне понимала его выражения, хотя, при ближайшем рассмотрении, отсутствие манер казалось лишь недостатком церемонности, но не намеренной грубостью. В дальнейших словах художника звучала странная властность, словно сад принадлежал ему, а не Хепизбе, по милости которой молодой человек сумел в нем оказаться.
– Если вы не против, – заметил он, – я бы с радостью передал эти цветы и этих древних почтенных кур вашему попечению. Вы недавно оставили деревенский воздух и привычные занятия и вскоре почувствуете потребность в работе вне старого дома. Мне с цветами не справиться. Вы можете подвязывать их и подрезать, как желаете, а я лишь время от времени буду просить у вас немного цветов в обмен на все добрые, честные овощи, которыми я предлагаю обогатить трапезы мисс Хепизбы. И у нас с вами будет совместный труд, своего рода общественная система.
Молча и немало удивляясь собственной сговорчивости, Фиби занялась сорняками на цветочной грядке, но куда больше ее занимали размышления об этом молодом человеке, с которым она так внезапно для самой себя оказалась почти на грани фамильярности. При этом молодой человек ей не нравился. Его характер сбивал с толку простую сельскую девушку и вполне мог бы сбить с толку куда более опытного наблюдателя, поскольку тон его беседы, хоть и оставался игривым, но при этом производил впечатление важности, даже суровости, когда молодость говорившего не сглаживала этот эффект. Фиби протестовала против своего рода магнетизма в природе художника, который пытался привлечь ее, возможно, без ведома своего обладателя.
Спустя некоторое время сумерки стали гуще из-за теней фруктовых деревьев и близлежащих домов, мешая работе в саду.
– Все, – сказал Холгрейв, – пора завершать работу! Последним ударом мотыги я перерезал стебель фасоли. Доброй ночи, мисс Фиби Пинчеон! В любой ясный день, если только пожелаете, украсьте одной из роз свои волосы и приходите в мою мастерскую на центральной улице. Я укрощу самый чистый солнечный луч и создам изображения цветка и его носительницы. – Он зашагал к своему шпилю, но затем, у двери, обернулся и обратился к Фиби голосом, в котором определенно звенел смех, хотя отчасти тон его оставался серьезным: – Будьте осторожны и не пейте из родника Молов! Не пейте и не умывайте лицо его водой!
– Родник Молов! – ответила Фиби. – Это тот, что в кольце замшелых камней? Я и не думала пить оттуда, но почему нет?
– О, – продолжил дагерротипист, – потому что, как говорит старая леди, вода его заколдована!
Он исчез, и Фиби, задержавшись ненадолго, заметила мерцание, а затем ровный свет лампы в окне шпиля. Вернувшись в комнаты Хепизбы в старом доме, она обнаружила, что в приемной с низким потолком так темно, что глаза не могли различить предметов. Однако Фиби сумела почувствовать, что согбенная фигура старой леди сидит на одном из неудобных стульев с прямой спинкой, неподалеку от окна, тусклый свет из которого придавал ее щекам еще большую резкость и бледность.