Алая королева
Шрифт:
Я хотела сказать, что у меня нет иного выбора, что от моего желания мало что зависит, но ради безопасности близких мне людей пришлось солгать:
— Другого места мне все равно не предложили. К тому же платят хорошо.
— А я лично прекрасно понимаю, что происходит, — уставившись Колу в лицо, пробурчал Бри.
К чести принца надо сказать, что поведение моего брата не произвело на него особого впечатления.
— Ничего не происходит, — невозмутимо ответил Кол, вот только глаза его метали молнии не хуже, чем у брата. — Мара решила работать во дворце и подписала годичный контракт. Вот и все!
Хмыкнув, Бри отвернулся.
— Мне Уоррен больше нравился, — проворчал он.
— Перестань вести себя как мальчишка, — выпалила я.
Мама отпрянула, заслышав мой грубый голос. Неужели она могла забыть, как я разговариваю, всего за две недели? В глазах мамы блеснули слезы.
Она начинает тебя забывать. Она хочет, чтобы ты осталась. Она боится тебя позабыть.
— Не плачь, мама, — ступая к ней, произнесла я.
Я обняла маму. Она показалась мне ужасно худой, куда худее, чем мне помнилось. Или, быть может, прежде я не замечала, какой изможденной стала моя мама.
— Дело не в тебе, дорогая… — произнесла мама, а затем, отвернувшись, взглянула на папу.
В ее взгляде застыла боль, причину которой понять я не могла. Собравшиеся избегали смотреть маме в глаза. Даже папа, опустив голову, разглядывал свои бесполезные ноги. Дом мгновенно погрузился в мрачное расположение духа.
И вдруг я поняла, что происходит, что они все стараются от меня скрыть.
Мой голос дрожал, когда я задала вопрос, ответ на который получить не хотела:
— Где Шейд?
Мама, словно подкошенная, рухнула на стул, стоявший возле кухонного стола, и разрыдалась. Бри и Трами, не в силах на все это смотреть, отвернулись. Гиза стояла не шевелясь и уставившись в пол так, словно предпочла бы сквозь него провалиться. Никто ничего мне не сказал. Лишь рыдания мамы и тяжелое дыхание отца заполняли пустоту, оставшуюся после Шейда.
Мой брат, мой самый любимый брат.
Я отпрянула и едва не оступилась. Кол удержал меня от падения. Лучше бы он этого не делал. Я бы предпочла упасть и сильно ушибиться. Тогда бы боль в моей голове не казалась такой нестерпимой. Кончики пальцев коснулись уха с тремя сережками, так преданно оберегаемыми мною. Третья серьга, серьга Шейда, обжигала ледяным холодом.
— Мы не хотели тебе писать, — поддерживая руку с наложенной на нее шиной, чуть слышно произнесла Гиза. — Он погиб прежде, чем пришло освобождение от службы.
У меня появилось жгучее желание долбануть что-нибудь электричеством, выплеснуть всю свою душевную боль, весь свой гнев в бушующий шар всеразрушающей губительной силы, превосходящей все, что я прежде создавала.
«Сдерживайся», — приказала я себе.
Поверить не могу, что боялась за Кола. Молния может сжечь дом так же легко, как пламя.
Гиза, стараясь не расплакаться, произнесла:
— Он пытался сбежать, и за это его казнили… обезглавили…
Мои ноги подкосились так внезапно, что даже Кол не успел прийти мне на помощь. Я лишилась слуха. Я лишилась зрения. Я могла только чувствовать… Горе… шок… боль… Весь мир закружился у меня перед глазами. Лампочки под потолком жужжали на меня так пронзительно, что моя голова, казалось, вот-вот разорвется. Холодильник потрескивал в углу. Его старый, кровоточащий аккумулятор пульсировал подобно умирающему сердцу. Они насмехались и издевались надо мной, стараясь, чтобы я дала слабину… Но я выстояла.
— Мара! Мара!
Кол жарко дышал мне в ухо, придерживая за плечи, но с таким же успехом он мог бы обращаться с противоположного берега океана.
Я сделала глубокий, болезненный вдох. Щеки оказались мокрыми. Странно. Я не помнила, чтобы плакала. Казнили. Кровь кипела у меня под кожей. Ложь. Он не сбежал. Он был алым стражником. Они выяснили это. Они убили его за это. Они его убили.
Никогда прежде я не испытывала такой ярости и гнева. Совсем не то, что я чувствовала, когда уходили мальчики… Совсем не то, что я чувствовала, когда ко мне пришел Килорн… Даже когда сломали руку Гизе…
Разрывающий барабанные перепонки вопль пронесся по дому, когда холодильник, лампочки освещения и провода в стенах сошли с ума от буйства электрической энергии. Она жужжала, наполняя меня ощущениями опасности, гнева и жизни. На этот раз эту энергию создавала я сама, вытесняя ее из себя в электрическую систему дома так, как учил меня Джулиан.
Кол орал и тряс меня, желая докричаться до моего сознания, но не мог. Энергия бушевала во мне, и я не намеревалась с нею расставаться. Лучше уж это, чем мучительное чувство боли.
Стекло посыпалось нам на головы, когда взорвались лампочки, подобно тому, как зерна кукурузы лопаются на сковороде. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Хлопки заглушили мамины причитания…
Кто-то, приложив грубую силу, поднял меня на ноги. Руки крепко сжимали мое лицо. Слова были резкими, отрывистыми. Меня не утешали, не сопереживали, а грубо старались вырвать в реальность. Я узнаю этот голос при любых обстоятельствах.
— Мара! Соберись!
Приоткрыв веки, я увидела зеленые глаза, полные тревоги.
— Килорн.
Кожа рук была шероховатой, но прикосновения меня успокаивали. Он вернул меня в действительность, в мир, где убили моего брата. Последняя оставшаяся лампочка качалась вверху, едва освещая комнату и изумленные лица моих родных.
Но тьму рассеивал не только свет лампочки.
Белесые искры танцевали у меня на руках. Они постепенно слабели, но все еще были отчетливо видны. Моя молния. Я не смогу выпутаться и найти правдоподобное объяснение.
Килорн помог мне усесться на стул. На лице — нешуточное изумление. Другие стояли и смотрели. Они горевали, но (это я ясно понимала) испытывали безотчетный страх. А вот Килорн нисколько меня не боялся. Он сердился.