Алеф (CИ)
Шрифт:
Глеб имеет в виду контрабанду.
Я киваю.
– Он надёжен?
– Пока не знаю. Для того мы здесь - присмотреться.
Едем за зелёным «Накано» около четверти часа, пока впереди не появляются ворота частного аэродрома. Голем показывает пропуск, и створки раскрываются. Мы гоним по бетону, пересекая взлётные полосы, к зоне посадки мультикоптеров. Там нас ждёт пассажирский транспорт, смахивающий на огромного неуклюжего жука. Заключённые в гравитационные кольца пропеллеры уже расправлены.
Пилот в серой
– Куда летим?
– спрашиваю я.
– В Океан.
– Куда?
– переспрашивает Олег.
– Вы меня слышали, - говорит Голем с улыбкой.
– Ипподром находится на палубе «левиафана».
Мультикоптер взлетает и устремляется к облакам. Внизу проносятся дома Киберграда, со всех сторон мелькают небоскрёбы. Солнце слепит справа. Мы направляемся к Лазурному заливу.
– Зачем такие сложности?
– ворчит Олег.
– Это слишком далеко.
Я молчу. Перспектива побывать на «левиафане» мне нравится: раньше я проводил на этих гигантских кораблях много времени. А вот полет над Океаном едва ли доставит мне удовольствие. Прежде, во всяком случае, это всегда становилось испытанием. Вероятно, дело в ассоциациях со смертью отца. Я не могу долго смотреть на водную гладь: через некоторое время возникает ощущение, будто волны пытаются загипнотизировать и утянуть в пучину.
Первое судно появляется в зоне видимости уже спустя полчаса - как только мы добираемся до воды. Это многоэтажный плавучий остров с полностью развитой инфраструктурой. Под нами мелькает полоска пляжа. Мы летим над Океаном. Стараюсь не смотреть в иллюминатор слишком часто и подолгу.
Корабль, который ищёт пилот, называется «Крон». Об этом сообщает Голем.
– Я выбрал его из-за символичности имени, - говорит он, глядя на меня.
– Ты веришь в гибель богов?
– В то, что эпохи сменяют друг друга?
– Нет. В то, что смена эпох - результат войны. Переход через рубеж не обходится без жертв. Крон оскопил отца, Урана, чтобы занять его место.
– Я больше верю в искупление, - отвечаю я.
– Неужели? Христианин? А, нет! Я помню: масон.
– Не совсем.
– Допускаешь существование всесильного творца.
– Что-то в этом роде.
– Я тоже верю в искупление. В то, что один способен спасти миллионы.
Должно быть, Голем имеет в виду себя. Метит в мессии, значит.
– Может ли один судить миллионы?
– спрашиваю я.
– Я верю в то, что каждый член определённого вида является его представителем. И по нему можно судить обо всех особях. Это налагает большую ответственность на индивидов, но показывает сообщество со всеми его достоинствами и недостатками.
– Позвольте с вами не согласиться, - встревает Глеб.
– Люди слишком разные, чтобы составлять мнение
– Разумеется, вы можете не соглашаться, - Голем награждает собеседника равнодушной улыбкой.
– Но я останусь при своём мнении.
– Тогда спорить бессмысленно, - пожимает плечами Глеб.
– Значит, не будем. Если вы хотите изучить муравьёв, вы берёте любого из них и препарируете. Не выясняете, кто из них лучше, а кто хуже, не составляете статистику. Полученные при изучении одной особи знания вы имплицируете на весь вид.
– Люди не муравьи, - говорю я.
– Верно, - Голем награждает меня чуть заметной улыбкой, холодной, как лёд.
– Но научные принципы для всех едины. И потом, представьте, что вы - не человек. Некое другое разумное существо. Станете вы делать разницу между людьми и, допустим, теми же муравьями? Не думаю.
Повисает непродолжительная пауза. Глеб с Олегом переглядываются. Они в недоумении.
– Есть теория, что наша жизнь на самом деле - смерть, - неожиданно замечает Марна. Должно быть, она решила сменить тему.
– Мне рассказывал отец. Только я не помню, кто автор учения.
– Правда?
– Голем приподнимает брови.
– Как это возможно? Жизнь есть жизнь, разве нет? Её нельзя перепутать с небытием.
– Идея в том, что нам кажется, будто мы живём, а потом, умирая, оказываемся в аду или раю. А на самом деле всё наоборот. Живём мы там, - Марна указывает пальцем вверх, - а то, что считается жизнью, и есть загробный мир.
– То есть сейчас мы в раю?
– уточняет Олег.
– Ну, или в аду?
– Именно так. Мы ведь не помним ничего, что было до нашего рождения. Память о предыдущем существовании стирается.
– Некоторые утверждают, что помнят, - говорю я.
– И есть ещё сны, - замечает Глеб.
– И чувство дежавю.
– Это просто теория, - произносит Голем.
– А факт заключается в том, что взрыв Бетельгейзе ознаменовал конец эпохи. Люди ещё упираются, не желая это признавать - сопротивляются Природе, строят башни, ищут средства борьбы с неизбежным. Сколько они продержаться? Пятьдесят, сто лет? Любой срок - мгновение. Старый мир рухнул и погребён под мутировавшей экосистемой. Города-островки рано или поздно падут. И что останется тогда? Только виртуальность. Людям придётся переселиться в неё.
– А тела?
– спрашивает Глеб.
– Что делать с ними?
– Думаю, пора искать способы копировать сознание, чтобы перестать зависеть от физической оболочки.
– Это миф, - говорит Олег.
– Подобное невозможно. Да и не решит проблему.
– Почему же?
– Копия оригинал не заменит.
Голем слегка театрально разводит руками.
– Но выхода нет.
– Думаю, мы ещё поборемся, - упрямо говорит Олег.
– Вы забываете о душе, - замечает Глеб.
– Её нельзя оцифровать.