Александр Градский. Гранд российской музыки
Шрифт:
– Да какое! У меня до сих пор нет персонального водителя.
– За рулем самостоятельно?
– Да, нормально. Пока меня это устраивает. Дело все в том, что я не пью за рулем. И не пью никогда в опасных ситуациях.
– Кстати, насчет «пить». По ассоциации вспомнил. Несколько известных, крупных музыкантов (в моей системе координат) не так давно нас покинули, включая Криса Кельми. Вы считаете, что каждому что-то отведено судьбой? Вот столько сочинить, столько написать, столько прожить? Или мы все сами авторы этого проекта?
– Я со вторым скорее соглашусь. Ты делаешь какой-то поступок. Он влечет за собой какие-то последствия. Тут же совершаешь следующий поступок, вытекавший или вытекающий из этих последствий. Потом ты оказываешься человеком, для которого что-то становится важнее. Не музыка, например, или творчество, а что-то другое. Это не плохо и не хорошо. Это просто так. И дальше: я не могу сказать, что Крис
– А музыкант он был одаренный?
– Да, хороший музыкант был. Но, понимаешь, у всех людей когда-то кончается этот вот самый набор идей. Мы же знаем, что были гениальные открытия в музыкальном жанре эстрадной песни у Марка Фрадкина. Это двадцать пять или тридцать великих произведений. Может быть, сорок, пятьдесят гениальных произведений у моей замечательной старшей коллеги Александры Николаевны Пахмутовой. Но когда-то это происходит со всеми. Ты не знаешь, что дальше писать. Уже столько придумано, столько всего найдено интересного, что каждая следующая находка для тебя – это очень трудная работа.
– У Градского будет новый материал в ближайшее время?
– Даже не знаю. У меня нет никакого нового материала в голове. Ну, мало, очень мало.
– А если бы из того, что вы сделали, сочинили и исполнили, надо было бы один альбом выбрать?
– Я просто не стал бы этого делать. Дело все в том, что у меня, по самым скромным подсчетам, где-то, может быть, двадцать пять – тридцать альбомов, которые выпущены как двадцать с чем-то компакт-дисков, по одному или по два альбома на диск. И они не были никогда, как сказать, раскручены, что ли, или навязаны аудитории. Посему сложилось, может быть, впечатление, что у меня всего два хита: один – это «Первый тайм», а второй – «Как молоды мы были». Это очень смешно. Я хохотал просто. У меня есть, конечно, какие-то песни, которые более-менее известны. Может быть, штук десять. Но это песни. А работы как таковые… вот набоковская работа, «Ностальгия». «Флейта и рояль», вокальная сюита на стихи Маяковского и Пастернака. «Русские песни». Это все компакт-диски. «Сатиры» на стихи Саши Черного, которые до сих пор продаются, что самое интересное. Есть меломаны, которым нравится вот это купить, принести домой, но это не было навязано. Это не было навязано и не было нагнетаемо. Ничего там особо сложного нет. Просто, когда ты находишься в какой-то связи, о, господи, мы сейчас опять про шоу-бизнес… Ну, у нас тысячи человек повязаны друг с другом. Это как в нашей футбольной премьер-лиге. Об этом мне легче сказать. Я на этом примере могу рассказать про музыку. В премьер-лиге никто особо друг друга не поливает. Как-то все очень толерантно. Кто-то сыграл плохо. Кто-то там что-то не то сделал, поставил не того игрока, купил не того игрока. И все чрезвычайно мило. Все как-то очень хорошо. Ну, вот у нас какой-то есть общий бизнес. Вот мы занимаемся футболом. Наша задача – привлечь людей на стадион. Как бы мы там играем, через пень-колоду, потом нас все дерут подряд и в Европе, и в мире, как хотят, с нами разбираются. Иногда можем вдруг случайно пенальти ногой отбить и получить «Заслуженного мастера спорта», хотя Акинфеев один это заслужил… То же самое в музыке. Есть недомузыканты, недопродюсеры, недокомпозиторы, недопоэты, недовокалисты. И журналисты, достаточно профессиональные телевизионные. И кто-то из массовой информации и Интернета. Они живут в своем мире, в мире мифологии. И так как они все находятся в связи, в результате – продукт, который они создают, и есть продукт, который доступен людям. Другого продукта нет. Ты можешь смотреть хоть тысячу «голубых огоньков» подряд. И в том, и в другом, и в третьем, и в пятом, и в седьмом будут одни и те же артисты. Это сорок-пятьдесят человек. Проблема в одном. Они уже старые все. Как и я. Им всем под 60, под 70. Более того, интересно другое. Я-то еще пою. А они даже не поют. И это весело – крутить плюсовую фонограмму двадцатилетней давности и рот под нее, как рыбка, разевать…. Посему я и говорю, что «Градский Холл» – альтернатива. Здесь молодые люди. От двадцати до тридцати. И они обалденно поют, по-настоящему, и всегда живьем!
– Видите ли, в чем дело, Александр Борисович. Вот мы ранее упомянули, допустим, балет. А, если сейчас мы выйдем и спросим про «балет», знаете чье имя назовут? Настя Волочкова.
– А ты не спрашивай на улице всякую всячину, имей свое мнение, что истинно, а что ложно… У нас, к сожалению, есть некая вера в этот флер. Наша русская черта – мифология. Мы на самом деле не очень хорошо знаем, кто чего стоит, что и как происходило в истории. Но нам сказали, что было так. И почему-то все поверили. А дальше очень сложно что-то изменить. Начнешь говорить или писать правду – кто-то ужаснется, а кто-то завопит: «Очернительство!» (ведь он про себя прочел!) И человеку более-менее мыслящему, которым я себя хотел бы считать, сразу становится глубоко наплевать на то, что «общество» считает. Ибо это не общество вовсе, а скорее «сообщество» врунов, договорившихся лгать одинаково… Я захожу к себе в комнату. Там у меня книги. И я знаю, что примерно было на самом деле. То, что при этом пятьдесят миллионов человек думают, что было по-другому, я готов для вида с ними согласиться. Ребята, ну, наверное, было так. Давайте, думайте. Но я почти точно знаю, почему и как все произошло, отчего, и кто виноват на самом деле… И как этого избежать.
Но я советы никому не даю. Я просто стараюсь воспринимать жизнь такой, как она есть. Я знаю, что может произойти все что угодно. Я в каком-то году, 1985-м, кажется, и представить себе не мог, что СССР развалится через шесть лет. Понимаешь, вот ни ты, ни я не могли это представить. Прошло каких-то несколько лет, и вся конструкция развалилась, как карточный домик. Я прилетал в Магадан и видел людей многих национальностей, которые приходили на концерт. Мне казалось, что это хорошо.
Этой страны больше нет. Я многое не любил в Советском Союзе. Но я бы так сказал: любил, не любил, но мирился. Для меня было важно работать для людей, понимающих русский язык и русскую музыку, русскую культуру. А они находились все тут. За границей почти не было этих людей.
Другое дело, могли сложиться обстоятельства, что мне не удалось бы здесь заниматься своей работой. Но они не сложились таким образом. А у кого-то произошло именно так. Они вынуждены были уехать. Но, как я говорил очень часто, я не уехал потому, что для меня уехать означало бы разорвать все связи с моей родиной. Тогда это было так. Запятая. Но я же не знал, что через какое-то время можно будет возвращаться сюда с победным выражением лица. Не первый раз это говорю… Но даже если бы я это и знал, никогда бы не догадался, что это на самом деле произойдет. Поэтому лучше не рисковать. Лучше сидеть дома, сочинять музыку для своих сограждан.
– Вы же ремесленник – можете сесть и написать по заказу. А не по вдохновению.
– Считаете, что опера Верди «Аида» сочинена без вдохновения? Опера была написана к открытию Суэцкого канала. По заказу и за деньги. И «Жизнь за царя», она же «Иван Сусанин», тоже была по заказу написана. И опера Шостаковича «Катерина Измайлова» тоже по заказу Министерства культуры была написана. Ремесленник – это не тот, кто пишет по заказу. Это когда человек владеет своим ремеслом. А без вдохновения ни одна нота не звучит! Тот же рок-н-ролл появился как абсолютно народный жанр.
Кто «руководил» «Битлами»? Правильно, Джордж Мартин. А у него сколько «консерваторий»? Две? И третья еще – Беркли-школа?
– А кто помнит этого Джорджа Мартина?
– Ну, те, кому надо, те помнят. На Западе люди, которые выпускающими продюсерами являются, они все консерватории закончили. Там без консерватории ни одна пластинка не делается. Даже если приходит какой-то урлан что-то там записывать, обожравшийся наркотиков. Я даже не знаю, кого взять. Вот Игги Поп, к примеру. У него наверняка были под рукой люди с консерваторским образованием за пультом – и чистили, и правили они ему каждую ноту. А потом, когда некто без музшколы выходит на сцену играть, получается иногда великая группа Rolling Stones. Не в склад, не в лад, поцелуй блоху в кирпич. Rolling Stones на концерте слышали когда-нибудь? Они вообще играть не умели. Совсем. Этого никто не замечает. Потому что полный кайф. Главное – песни у них фантастические! Мик Джаггер выходит, прыгает куда-то вверх, в сторону – и все… Ура! А с концерта Aerosmith я просто вышел. Сказал: «Все, без меня». Это при том что Aerosmith, если послушать их записи, это здорово и экстрапрофессионально. Надоели они мне все. Хуже горькой редьки…
Вот еще было смешно. Я еду, а тут афиши. Какой-то группе, я не помню какой, тридцать лет им. Это так смешно! И какие-то старые дядьки стоят, понимаешь? И как-то это все ужасно. Старые какие-то дядьки. И тут же Rolling Stones. И они выходят на сцену, эти «роллинги». Просто старые какие-то мужики беззубые. Ну и я тут со своим 70-летием идиотским на рекламе… повеситься охота…
И ведь не секрет, что я обожаю Rolling Stones, просто я никогда не мог понять, почему им надо было обязательно так плохо играть и петь? И при этом так долго держаться, фантастическое количество лет. А просто ритм-и-блюз, теперь я знаю, – это музыка сама по себе энергетическая очень. Посему можно даже совсем не уметь петь и играть. Я только второй такой пример знаю в истории западной музыки, как Rolling Stones, такого же уровня: это Боб Дилан, который тоже ни петь, ни играть не мог, а всю жизнь был героем первых номеров.
– Да, он Нобелевскую премию получил за тексты.
– Да-да, но дело не в этом, не в премии, а в том, что он создал то, что мы называем сегодня современной музыкальной поэзией. Он создал рок-н-ролльную поэзию (ужасный термин). Ну, если ее можно назвать таковой. Он просто придумал, как петь на хорошем английском языке современную музыку. А до него никто этого не умел делать, все пели Синатру, любовь-морковь… Все было вот в эту сторону. Как такового поэтического слова не было.