Александр Грозный. Исчадия Ада

Шелест Михаил Васильевич

Александр «высадился» на дороге, идущей от Вологды между Кирилловым монастырём и небольшой деревушкой, прозванной Никольским торжком, в коей монастырь закупался продуктами, а так же селились монастырские послушники, взявшие на себя обязанность снабжать продуктами старцев, живших в одиночестве.

Выстроив свой отряд на дороге, Александр тронулся в путь. Дорога, кое-где проходившая по гатям, собранным из дубовых, не плотно пригнанных друг к другу, расколотых вдоль, половинок брёвен, уложенных на длинные лаги из цельных стволов сосен и елей. Там, где гать упиралась на твердь, дорога под тяжёлыми повозками прогибалась и трещала изрядно.

Вскоре

доехали до перекрёстка, ведущего в сторону Ферапонтовской обители и стали попадаться, движущиеся к Кирилову монастырю старцы. Первый встреченный попутчик заслышав скрип повозок и топот копыт оглянулсяю. Остановился и, дождавшись князя, молча склонился перед ним поясным поклоном. А распрямившись, так же молча, но с явным интересом стал разглядывать, подъезжающий поезд из пяти повозок, конных воительниц и светлого князя, сидящего, к слову сказать, на нормальном скакуне, облачённого в сияющую на солнце чешуйчатую броню (мало ли кто из кустов стрелу кинет).

— Здрав будь, странник, — приветствовал путника Александр.

— И ты здрав будь, княже, — ответил старик, определить возраст которого из-за густой бороды и взлохмаченной шевелюры чёрного цвета, укрытой треухом, не представлялось возможным. Край шерстяного платья, приподнятый над землёй до колен за счет подворота одежды за пояс, обнажал крепкие ноги, обмотанные в холстину и обутые в потрёпанные лапти.

— Сколько же он идёт? — подумал Санька. — Сколько же они, эти старцы, вынуждены пройти, чтобы встретиться со мной? И какой будет результат этой встречи?

— Подвезти тебя, странник?

— Подвези, коль не трудно, — не стал отказываться старец.

Санька, заранее предвидя подобные дорожные встречи, взял с собой пару пустых санных повозок для перевозки людей. На повозках, используемых, в основном, для перевозки переселенцев, на бортах и корме были установлены лавки, а между скамьями и и под имелось значительное место для поклажи или детей. В каждую повозку могли сесть до двадцати пассажиров, если, конечно запрячь в них четвёрку крепких лошадок.

Старец забрался в ближайшую повозку, и кавалькада всадников и повозок продолжила путь. Следующего попутчика подобрали вёрст через пять, третьего и четвертого, шедших вместе, — чуть позднее. К монастырю подъезжали с загруженными полностью «шарабанами»[2].

Монастырь открылся перед Санькиным взором чёрным от пожарища, словно раззявленный беззубый рот с торчащими кое-где зубами-храмами. Большой пожар 1557 года уничтожил все деревянные постройки и крепостную стену. Сейчас стену отстраивали заново, и, опять-таки, из дерева. Санька «помнил», что каменную стену возведут только в семнадцатом веке, а кельи и прочие «некультовые» постройки так и останутся деревянными.

Во времена смуты монастырь отобьёт несколько нападений войск польских и литовских интервентов. И после этих событий правительство осознает значение стен для обители и выделит средства для строительства более мощных стен и укреплений. Для чего? Санька этого не знал. Как и не знал, почему интервенты много раз пытались взять приступом какой-то монастырь. Что было для них в нём приманкой? Деньги? Драгоценности? Что за деньги? Что за драгоценности? Есть ли эти богатства в монастыре сейчас?

Кирилловский монастырь отчего-то почитался правителями Руси. Почему? Вопрос, на который у Саньки тоже не было ответа. Сама ноосфера ответ на этот вопрос не давала, а копаться в старых документах, оставшихся в

чьей-то упокоившейся матрице, Санька не хотел. На этот вопрос Александр хотел получить ответ у старцев.

Александр, подъезжая к арке свежевыбеленной каменной воротной башни, увидел над ней икону «Спаса», сошёл с коня и, осенив себя двуперстным православным крестом, прошёл на территорию монастыря. Старцы-попутчики слезли с повозок и, крестясь и напевно молясь в один голос, пошли вслед за царём. Кикиморки тоже спешившись и перекрестившись, без боязни ступили под образ спасителя.

Въезд Александра в обугленные стены монастыря прошёл буднично, без ажиотажа и без экзальтации. Встречавшиеся царю монахи при виде его едва склоняли голову, ибо почти все они занимались хозяйственными делами или строительством, а потому лишь немногие позволяли себе остановиться, и, имея свободные руки, креститься.

Однако, едва Александр дошёл до церкви Успения Богородицы, как из неё вышли монастырские и церковные служители. Его вооружённая свита совсем отстала, а поющие псалмы старцы наоборот приблизились и стояли, практически, за его спиной.

Александр лично знал игумена Варлаама, приезжавшего в Москву после Санькиного венчания на царство за подтверждением монастырских привилегий. Тогда он познакомился со многими настоятелями. Многие монастыри были освобождены от уплаты мыта[3] либо полностью, либо частично. Из столетия в столетие, ранее выданные правителями привилегии накапливались, и храмы с монастырями, имея огромные земельные и людские ресурсы, вообще переставали давать государевой казне какие-либо доходы. Оттого и возникал у правителей соблазн «раскулачить» церковников. И не только Российских правителей… Одной из первых церковную секуляризацию провела Франция, потом Британия, Германия.

Сейчас «горячие головы», вроде Адашева, тоже убеждали Александра в том, что изъятие у монастырей земель принесёт в казну реальный доход. Однако Саньку отчего-то терзали смутные сомнения. Он со многими церковниками обсуждал эту тему. Даже самые рьяные «нестяжатели» после взвешивания «стяжательства» на весах логики и влияния его на благосостояние государства в целом, часто меняли своё мнение на противоположное.

И тут случилось странное. Варлаам, вместо того, чтобы ждать Санькиного «подхода к руке», сам двинулся навстречу светлому князю. Александр, удивившись, тоже шагнул вперёд и уже потянулся к руке, как игумен упал перед ним на колени. Вслед за ним на колени опустились все служители монастыря и старцы.

Санька мысленно глянул на ауру, фактически окруживших его людей, и обратил внимание на то, что человеческие оболочки тянутся к нему.

— Да, уж, — подумал Санька. — Неожиданный момент. Они-то как меня почувствовали?

— Благослови, Помазанник, — обратился к Александру Варлаам. — Всех нас благослови.

— Вот же, блин, — мысленно выругался Санька. — И что делать?

Ему совсем не хотелось брать на себя функции Помазанника, как Мессии. Максим Грек объяснял Саньке суть возведения его на царство, но он так и не понял. Что-то Московский митрополит в обряде венчания на царство делал неправильно. Константинопольские патриархи специально не давали обрядовый устав и Московсие служители культа лепили, как говорится, «горбатого». Лепили-лепили и как-то не желаючи, вылепили из Саньки не царя, а Мессию. А может быть специально, дабы сделать из Москвы Третий Рим? Санька, поразмыслив, склонялся к последнему варианту.