Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей
Шрифт:
Категоризму суждений современников вторили исследователи. «Оппозиция крестьянской реформе большинства дворянства, бюрократии и высших сановников государства (курсив мой. — О.А.) делали борьбу либерального правительственного меньшинства весьма трудной», — писал И. Иванюков{245}. Нынешние исследователи продолжают эту оценочную традицию. Л.Г. Захарова находит место В.А. Долгорукову «среди влиятельных крепостников Секретного комитета»{246}; отказывает в реформаторском потенциале шефу жандармов, вышедшему «из николаевского инкубатора»{247}, и Б.Г. Литвак. Более осторожную и выверенную позицию занимает И.А. Христофоров, справедливо отмечая, что вряд ли можно сомневаться в том, что В.А. Долгоруков не испытывал «энтузиазма по поводу готовившейся реформы». Анализ отношений петербургских аристократических кругов и сановников дает исследователю основание полагать, что «картина была гораздо более сложной»{248}. Был ли руководитель политической полиции крепостником-ретроградом, бросившим весь контролируемый им административный ресурс на противодействие преобразованиям, или же шеф жандармов был сподвижником императора, оберегавшим власть от скоропалительных решений? Какие факторы определяли практические шаги руководителя III отделения? Все это и предстоит выяснить.
Занятия Секретного комитета начались 3 января 1857 г. Определяя направление его деятельности, Александр II достаточно категорично заявил приглашенным сановникам, что «вопрос о крепостном праве давно занимает правительство» и «крепостное у нас состояние почти отжило свой век»{249}. Затем предстояло обсудить: «Следует ли приступить теперь к каким-либо мерам для освобождения крепостных людей?» Протокольный стиль изложения («Собрание признало единогласно…») не передает деталей дискуссии. Любопытно зафиксированное в журнале понимание членами комитета того, что «волнение умов» «все-таки существует и, при дальнейшем развитии, может иметь последствия, более или менее вредные, даже опасные». Важен и весьма радикально звучащий тезис о том, что «само по себе крепостное состояние есть зло, требующее исправления»{250}. В присутствии императора все приглашенные высказали убеждение в том, что «в настоящее время и для успокоения умов, и для упрочения будущего благосостояния государства необходимо приступить безотлагательно к подробному пересмотру» всех действующих постановлений и имеющихся проектов о крепостных крестьянах с целью определения исходных начал, которые позволили бы приступить к будущему освобождению. Принципиальный характер носило уточнение: «впрочем, к освобождению постепенному, без крутых и резких переворотов, по плану, тщательно и зрело во всех подробностях обдуманному». При этом в журнале комитета четко зафиксировано: «Государь император, выслушав сии рассуждения и заключение, изволил вполне оные одобрить»{251}. Собственно, в этих словах и виден достигнутый компромиссный успех: комитет приступил к немедленному рассмотрению предложенного императором вопроса, не связав себя обязательствами скорого его разрешения.
17 января на заседании, посвященном определению программы работ комитета, попутно возник вопрос о гласности. Я.И. Ростовцев предложил успокоить «брожение умов» именным указом Сенату, в котором объявлялось бы о намерении пересмотреть прежние указы о крестьянах. Это предложение было поддержано большинством членов комитета как мера, направленная на успокоение помещиков и подтверждавшая незыблемость прав собственности и умеренность планов реформ. И если возражения оппонентов — П.П. Гагарина и Д.Н. Блудова — касались сути указа декларируемых начинаний, то В.А. Долгоруков говорил о последствиях этой меры.
Признавая, что «брожение умов» действительно существует, шеф жандармов отмечал, что «оно преувеличено и поддерживается более страхом самих помещиков, которые с ужасом воображают, что они должны лишиться всей собственности и сделаться жертвою переворота крестьян». Говоря о барщинных крестьянах, он признавал, что «они действительно состоянием своим не довольны». Подчеркивая, что «правительство непременно должно заняться без замедления изысканием средств к улучшению крепостного состояния», В.А. Долгоруков считал, что обнародование предлагаемого указа «не только не нужно, но может иметь последствия более вредные, нежели полезные». Более того, по его мнению, «в подобных делах необходимо действовать со всевозможною осторожностью и давать всем обсуживаемым мерам как можно менее гласности». Отстаивая свою точку зрения, шеф жандармов исходил из опыта прошлых лет: «почти всякий указ и всякое распоряжение правительства перетолковывались неблагонамеренными людьми несогласно с видами правительства» — и потому считал, что этот указ «даст новый повод и случай людям злонамеренным объяснять его иначе и чрез то возбудить крестьян к новым, может быть, еще сильнейшим волнениям». Более «удобным» он находил решительное применение полицейских мер и с этой целью полагал необходимым расширить власть местной администрации. Это должно было гарантировать порядок и обеспечить комитету «полную возможность совершить возложенный на него труд без излишней, с несомненным вредом сопряженной поспешности»{252}.
Как видим, в мнении главы тайной полиции звучит довольно важная мысль о том, что правительство должно заняться «улучшением» крепостного состояния «непременно», «без замедления». Гласность в этом вопросе воспринималась им как угроза безопасности и стабильности, которые надлежало защищать самыми решительными мерами.
Переход крестьянского вопроса из абстрактной проблемы в режим поиска конкретной программы его разрешения многих сановников застал врасплох. Неопределенность замыслов, отсутствие на тот момент собственной позитивной программы у шефа жандармов видны из его беседы с К.Д. Кавелиным летом 1857 г. в Дармштадте. Из дневниковых записей последнего видно, что шеф жандармов «выпытывал» у него не только конкретные детали проекта, подготовленного для вел. кн. Елены Павловны. Его интересовало и отношение к общим вопросам эмансипации, бывшим в центре дискуссий Секретного комитета («что я думаю о необходимости скорого решения этого вопроса, об опасности затянуть его, о возможности разрешить об нем печатать, и не лучше ли будет предложить вопрос на обсуждение дворянства по губерниям, определив главные начала, которым правительство желает следовать в разрешении вопроса»). Оценивая суждения шефа жандармов, К.Д. Кавелин отмечал, что В.А. Долгоруков не показался ему дремучим ретроградом: «Я готов назвать его благонамеренным в этом деле». Далее в дневнике следует весьма образная характеристика интеллектуальных способностей главы тайной полиции: «Но обидно, что голова его, как дурной желудок, варит худо, вяло и даже не переваривает; какая-то упрямая тупость мешает этому человеку до конца посмотреть на дело как следует»{253}.
Обдумывая состоявшуюся беседу («разговор, чуть-чуть не требование совета»), К.Д. Кавелин объяснял действия этого сановника, сделанные с «заметным неудовольствием», позицией Александра II: «Очевидно, государь настоятельно требует эмансипации, и окружающие его видят, что делать нечего, почему и стараются как-нибудь отклонить решительные действия»{254}.
Действительно, в резолюции на присланном к царю в Киссинген докладе кн. А.Ф. Орлова о ходе работ Секретного комитета Александр II требовал вполне определенного заключения: «…как к сему приступить, не откладывая оного под разными предлогами в долгий ящик. Гакстгаузен отгадал мое главное опасение, чтобы дело не началось само собой снизу»{255}.
В то время когда В.А. Долгоруков прогуливался с К.Д. Кавелиным в экипаже по окрестностям Дармштадта, управляющий III отделением А.Е. Тимашев замещал своего начальника на заседаниях Секретного комитета и делился с ним своими впечатлениями: «Из того, что я видел и слышал, сумлеваюсь, чтобы скоро пришли к какому-нибудь заключению, не только об отношениях, на которых этот важный вопрос должен быть разрешен, но даже о том, как приступить к делу»{256}. В ответ шеф жандармов отправлял в Петербург какие-то рекомендации. Сохранилась карандашная записка, отосланная им с документами 8 (20) августа 1857 г. в Санкт-Петербург: «Препровождаю при сем несколько бумаг по делу о крепостном состоянии. В записке литера А выражены мои мысли по этому предмету, но се надо сжать и более сократить общее изложение. Хотя у меня здесь времени свободного должно быть довольно; но я не успел ее обработать и потому предоставляю взять из нее то, что признается полезным или удобоприменимым»{257}. Заметим, что у шефа жандармов даже на отдыхе не хватило времени на подготовку основательного документа, но все же какие-то ключевые идеи он сформулировал. Можно предположить, что сохранившаяся в фонде Главного комитета по крестьянскому делу записка А.Е. Тимашева выражает общую, согласованную позицию руководителей политической полиции.
Текст записки отражает весьма решительный антикрепостнический настрой авторов. Оказывается, «в России давно уже чувствуется необходимость уничтожения крепостного состояния. Ныне необходимость такой меры увеличилась до такой степени, что требуется поспешность в исполнении». Руководство тайной полиции не только не против отмены крепостного права, но даже выступает за скорейшее решение этого вопроса. Мотивация Д.Е. Тимашева основывается на интересах безопасности: «Слухи об освобождении распространились по всем губерниям, помещики в недоумении; крестьяне во многих местах томятся в ожиданиях и близки к неповиновению. Недоразумения и взаимное недовольствие сословий неминуемо будут более и более усиливаться. Возвратить старый порядок вещей невозможно, а оставлять умы в настоящем волнении опасно. Поэтому правительству необходимо предупредить могущие возникнуть беспорядки и самому совершить то, что в случае его медлительности сделает народ»{258}. Собственно, здесь слышно перефразирование всем памятного высказывания Александра II о том, что «гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу»{259}.
По мнению управляющего III отделением, освобождение «не должно совершиться разом». Он в некоторой степени солидаризировался с Я.Н. Ростовцевым, высказавшим идею о трехэтапном разрешении вопроса. На первом этапе должно произойти «безотлагательное умягчение крепостного права» и начаться составление положения о преобразованиях. Во второй период «следует ввести в исполнение новое положение, не объявляя крестьян свободными, это будет переходным состоянием их, которое продолжится до исполнения ими всех условий… Третий период; когда означенные условия будут исполнены, крестьяне окончательно сделаются свободными»{260}. А.Е. Тимашев считал, что уже на первом подготовительном этапе можно будет упразднить самые тягостные формы крепостнических отношений, вызывавших как злоупотребления помещиков, так и протестное сопротивление крестьян («воспретить вмешательство помещиков в браки крепостных людей и отправление ими рекрутской повинности», «лишить владельцев права телесно наказывать их, ссылать в Сибирь и отдавать в арестантские роты без судебного приговора» и др.{261}).
Касаясь вопроса о собственности на землю, он категорично заявлял: «…одна земля есть единственная и прочная собственность дворян, одно управление населенными имениями суть занятие, приличное служащему и неслужащему дворянину». В то же время он полагал, что крестьяне должны быть освобождены с землей: «Хотя крестьяне, по нашим законам, также составляют правильную собственность владельца, но тут встречается закон, высший человеческого, закон природы и религии, по которому крепостным людям следует дать свободу и пред которыми должны умолкнуть все другие права, причем необходимо наделить их землею». Противоречие прежнего крестьянского законодательства разрешалось достаточно абстрактным посылом: «…по законам нашим и по справедливости никто даже в самых крайних случаях не должен быть лишен собственности без вознаграждения, и настоящее дело надлежит устроить так, чтобы помещик при освобождении крестьян остался, сколь возможно, при нынешнем достатке»{262}. Способ такого обустройства надлежало найти в будущем.