Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей
Шрифт:
Утешением в столь непростое для великого князя Константина Николаевича время оставался сын и наследник Константин, который к началу 80-х гг. достиг совершеннолетия и должен был определиться в выборе своего поприща. Однако и здесь отставного почетного контр-адмирала ждало разочарование.
В 1858 г. Константин Николаевич искренне радовался появлению на свет будущего, как ему представлялось, моряка. «Маленький Костя тоже хорош», — писал он вскоре после рождения сына Александру II. Августейшего младенца по установленному в доме Романовых порядку назначили шефом Тифлисского гренадерского полка и определили в лейб-гвардию Конного и Измайловского полков и в Гвардейский экипаж. Счастливый отец был уверен в том, что наследник его морского дела полюбит своих сослуживцев и «будет им добрым товарищем»{186}. Его переполняла радость, когда он видел, «как его сын полюбил Москву, ходил и осматривал ее святыни»{187}. На деньги, полученные Константином Константиновичем после совершеннолетия, он купил картину, до слез поразившую августейшего контр-адмирала. «Когда мой сын достиг совершеннолетия, — рассказывал великий князь П.И. Бартеневу, — ему по утверждению императорской фамилии выданы были на расходы личные 7000 рублей, и первое на что он их тратил, была картина, которую я Вам покажу… он подвел меня к большой картине, изображающей шведских брабантов, которые несут на носилках тело героя Швеции Карла XII, подстреленного под Страпезундом вслед за возвращением его из Бендер, где он так долго жил после Полтавского поражения. Выражение горя и преданности своему королю растрогали в[еликого] к[няз]я»{188}. Отвага и храбрость была свойственна и Константину Константиновичу: за участие в Русско-турецкой войне он был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени.
В 1874 г. роль великого князя Константина Константиновича в семье изменилась. Тогда в Мраморном дворце произошел скандал. Обнаружилось, что старший сын, великий князь Николай Константинович, украл драгоценности из оклада венчальных икон родителей. На вырученные деньги он хотел жениться на американской танцовщице Фани Лир и бежать с ней за границу. После расследования его признали душевнобольным и навсегда выслали из столицы. Константин Константинович был объявлен старшим из сыновей Константина Николаевича, а в 1883 г. великий князь был высочайше утвержден наследником.
Константин Константинович походил на отца своей религиозностью, одаренностью в искусстве, любовью к Отечеству и почитанием императора. Однако при некотором сходстве их характеров отношения между ними складывались непросто. Семейные раздоры и незаконная связь Константина Николаевича с балериной Мариинского театра Анной Васильевной Кузнецовой положили начало непониманию между отцом и сыном. Константин Константинович трепетно любил свою мать, великую княгиню Александру Иосифовну, и болезненно переживал неверность отца. Выражаясь словами Константина Константиновича, в семье нередко происходили «сцены и тому подобные неприятности»{189}. «Когда он в хорошем настроении, — записал Константин после семейного обеда, — я чувствую к нему прилив нежности, и его Присутствие меня не стесняет, что случается каждый раз, если он мрачно и раздражительно настроен»{190}. Далее Константин Константинович продолжает: «Он так порабощен своими привычками и требует подражания им, что чувствуешь себя как в деспотическом государстве. Может, я и преувеличиваю сравнение, но совершенно от него не отказываюсь»{191}. Жесткий характер Константина Николаевича в первую очередь выражался в его убеждении, что сын, как и он сам в свое время, должен безропотно следовать указаниям отца. Отец же определяет, чем следует заниматься сыну на службе Отечеству и императору.
В 1870 г., в 12 лет, Константин Константинович отправился в свое первое учебное плавание, в связи с чем получил в подарок от отца кожаный дневник. Но если первые выходы в море были для него овеяны романтикой, а перерывы между ними превращались в томительное ожидание, то с возрастом его любовь к флоту остыла. В день восемнадцатилетия он был произведен в мичманы и получил мундир. Александр II в Царском Селе лично вручил своему племяннику эполеты: «Государь взял эполет, дал мне его и сказал: “Вот эполеты Гвардейского экипажа, ты должен стараться быть достойным их”. Я обнял его и ничего не говорил… Государь вошел, поцеловал меня и повторил, что я должен быть вдвойне достоин звания офицера. Я понял, это вдвойне относилось к тому, что я должен восстановить честь моих родителей, пострадавшую от поведения Николы»{192}.
Однако вскоре чувство долга перед отцом сменяется тяжелыми сомнениями. В отличие от отца, который имел вполне определенные планы на сына, Константин Константинович в юности смутно представлял себе свое будущее: «Я слишком много думаю и обыкновенно совершенно непроизводительно. Впечатления долго у меня не остаются, а беспрестанно сменяют друг друга. То я сочиняю стихи, то пишу музыку, то собираюсь приняться за коллекцию старинных вещей, то готовлюсь в государственные люди»{193}. В свои 22 года куда больше он мечтал о том, чтобы «жениться и зажить себе счастливой семейной жизнью» в доме «в чисто русском стиле, вроде теремов»{194}. В 1881 г., пребывая на Афоне, в одном из разговоров с монахом он поделился, что хочет «посвятить жизнь свою на улучшения быта духовенства и под старость принять на себя Ангельский образ, быть архиереем, приносить великую пользу»{195}. Ту же мысль он высказал своей старшей сестре, великой княгине Ольге Константиновне, королеве Греческой: «На обратном пути говорил Оле про свои мечты быть женатым, сделаться обер-прокурором Святейшего Синода и, в конце концов, постричься в монахи и стать архиереем»{196}.
Во время плавания по Средиземному морю в 1880–1881 гг. Константин Константинович принял твердое решение оставить морскую службу, пойдя, таким образом, наперекор воле Константина Николаевича и императора. Предчувствуя, насколько тяжело будет отцу принять это решение, Константин обратился в письме к своему кузену великому князю Сергею Александровичу и попросил содействия. Через несколько дней он получил длинный ответ: «Он (Сергей. — К.С.) говорит, что передал “куда следует” о моем желании бросить морскую службу, выбрать другое поприще деятельности. Догадываюсь, что “кому следует” должно означать Государя и Алексея. Они были огорчены моим намерением… Но несмотря на огорчение, поняли мое желание и по моему возвращении из плавания примут его к сведению»{197}. Не оставил Константин Константинович своего намерения и после прибытия в Петербург: «Когда порою припомнится какой-нибудь предмет в моей каюте, то сердце сжимается. Часто плавание представляется мне зловещим кошмаром»{198}.
Этот поступок нанес тяжелейший удар по ожиданиям Константина Николаевича: «Папа крайне раздражен моим оставлением флота и не хочет мешаться ни в какие мои дела. Ни за что не допускает мысли, чтобы я продолжал носить морской мундир. Обвиняет меня в многолетнем лицемерии, предоставляет служить и прислуживаться в разных канцеляриях и министерствах, но без флотской формы»{199}. Решение сына в корне расходилось с принципами августейшего контр-адмирала, заложенными еще в детстве. Всю свою жизнь старший великий князь чтил отца и преклонялся перед ним. Неслучайно, что своего первого сына Константин Николаевич назвал в его честь. Такого же отношения к себе он ожидал от великого князя Константина Константиновича: «Папа начал с того, что мое нежелание служить во флоте и заявление о том его глубоко огорчает, что я нанес ему тяжелый удар, и что теперь, когда он и так уже сряду имел неприятностей, эта рана останется неизлечимой до конца его жизни. У него слезы были на глазах… Папа так смотрит на вещи: отец определяет будущность сына, невзирая на его наклонности. Сын должен повиноваться беспрекословно. Так думал и поступал Николай I, и дети его не сопротивлялись»{200}.
Однако это было не последнее разочарование Константина Николаевича. Еще одним ударом для него стала новость о том, что сын решил посвятить себя поэзии. Все в том же 1881 г. в «Вестнике Европы» были напечатаны стихотворения, автор которых скрылся под криптонимом К.Р. Но Константин Николаевич сразу догадался, кому принадлежат прочитанные им стихи, и вызвал сына на разговор. Он говорил, что «каждый раз эти стихи возбуждали в нем самое неприятное чувство» и что ему было стыдно. Со слов отца Константин Константинович пишет в дневнике, что тот сам в юности увлекался поэзией. Но когда об этом узнал Николай I, последовал строгий выговор: «Николай Павлович сказал: Je voudrais fair mon fils mort plus tot que poete [6] ». Он не допускал мысли, чтобы великий князь мог и подумать о каком-либо занятии вне службы государству. «Папа заметил мне, — продолжает К.Р., — что, вероятно, его слова будут мне неприятны, но что он человек старого времени и своих взглядов переменить на новый лад не может» {201} .
6
«Я предпочел бы, чтобы мой сын умер раньше, чем стал поэтом» (фр.).
«Новый лад» для Константина Николаевича заключался в тех принципах и идеях, которые развивались во время царствования Александра III. В отличие от Александра II, который с большой охотой привлекал образованных и талантливых людей к участию в государственных преобразованиях, новый император стремился ограничить круг государственных деятелей. Не был он и сторонником того, чтобы другие члены императорской фамилии имели значительный вес в политических делах. Он не только отстранил их от управления, но и задумался об уменьшении принадлежавших им по закону прав. Отношение Александра III к августейшим родственникам отчетливо выразилось в том, что он внес значительные изменения в «Учреждение об императорской фамилии». Их суть состояла в ограничении числа членов дома Романовых, которые могли бы претендовать на то, чтобы называться великими князьями и иметь соответствующие привилегии, в том числе получать немалое содержание из государственной казны. По новому установлению правнуки монарха и последующие поколения получали титул князей крови императорской{202}. Заметно сокращалось и их содержание: в отличие от внуков императора, которые по совершеннолетию получали 150 тысяч рублей в год, им стали выделять всего 30 тысяч{203}. Также замедлялось продвижение по службе.
Нововведения стали настоящим потрясением для августейшего семейства, ведь теперь дети здравствующих внуков императора едва ли могли рассчитывать на уже ставшие привычными привилегии: «Кто-то из них в шутку назвал их Указом о Сидоровых козах, так как эти будущие потомки не имеют определенного имени»{204}. Впрочем, у Александра III были основания задуматься об ограничении «для будущего»{205}, как он говорил, числа «высочеств», тем более что он не видел в них помощников в деле государственного управления. Если при Николае I великих князей было 5, то при Александре III их стало уже 24, а впоследствии, при Николае II, — 22 и 13 князей крови императорской, не считая герцогов Лейхтенбергских, князей Романовских. Чем больше становилось великих князей, тем легче им было затеряться в окружении императора. Все дальше отходили они от участия в жизни государства, отдавая предпочтение личным интересам.