Александр III: Забытый император
Шрифт:
Этот Исполнительный комитет создан Михайловым и развивался и рос, пока был Михайлов.
Когда Михайлов объявил, что Тихомиров принят в организацию «Земля и воля», он сообщил ему имена членов кружка, рассказал о состоянии его дел, о его средствах и наконец сообщил шифры, условные знаки и конспиративные квартиры.
После этого появилась хозяйка квартиры Катя Сергеева, сразу же расположившая к себе Тихомирова. Знакомая со всем «радикалитетом», веселая, жизнерадостная, она, однако, не принимала участия в заговорах или пропаганде. Михайлов с Михельсоном ушли, а Тихомиров засиделся, зачаевничался, разговаривая
Он говорил о том, как осточертела ему скитальческая жизнь, бродяжничество под чужим именем и с чужим видом на жительство.
– Кто знает! – в простодушном порыве воскликнул Тихомиров. – Если бы государь не оказался столь жесток по отношению к нам, «чайковцам», может быть, все сложилось бы совершенно по-иному. Но теперь обратного хода нет!..
– Ах, Лев Александрович, – задумчиво отвечала Катя. – Вы знаете, я ведь тоже повязана с революционерами. У нас в Орле существовал якобинский кружок. Он почти весь состоял из барышень. А руководил им местный дворянин Зайчневский. Мы с подругой Машей Оловенниковой прямиком оттуда.
– И чему же, Катя, научил вас ваш якобинец?
– Видите ли, Лев Александрович… Если начистоту… Я очень разочаровалась в этом Зайчневском… У него на уме были только дамские юбки…
– Подходящее занятие для якобинца! – засмеялся Тихомиров.
– Нет, серьезно! Этот Зайчневский с другим проповедником, Оболенским, оба были ужасными бабниками и вскружили головы всем орловским барышням. А Оболенский самую красивую из своих поклонниц и учениц сделал любовницей. Хотя сам был женат. – Катя смутилась и покраснела, отчего личико ее похорошело еще больше. – И они все так и жили втроем – он, законная жена и любовница…
– Необыкновенно прогрессивно! – покачал головой Тихомиров, в то время как Катя наливала ему очередную чашку крепкого китайского чая.
– Но, вы знаете… Я, верно, ретроградка, – не поняла его иронии девушка. – Я ведь воспитана по-старомодному. Не на Чернышевском, а на Пушкине… – И вдруг всплеснула руками. – Что же это я? У меня ведь есть еще отличное сухое киевское варенье!..
– Варенье вареньем, а если говорить о чувствах, то я тоже ретроград! – Эта открытая, чистая девушка нравилась Тихомирову все больше и больше.
С того дня по делу и без дела он старался бывать почаще на этой конспиративной квартире с тайной мечтой повидаться с Катей.
Узнав ее получше, Тихомиров излечился от своей книжной любви к Перовской. Теперь Соня стала казаться ему не женщиной, а переодетым мужчиной – каким-то Рахметовым в юбке. Он увидел настоящую женскую личность, сильную не мужскими, а совсем иными качествами: сердцем, влюбленностью в жизнь, инстинктивным пониманием множества тонкостей, столь трудно дающихся рассудку, а вместе с тем той непередаваемой скромностью, которая и составляет подлинную красоту женщины.
Нет, благодаря Кате Соня Перовская совершенно исчезла для него. Он понял, что то была не любовь. Да они и перестали встречаться с Соней, уехавшей по революционным делам на юг.
Но чувства чувствами, а главных забот требовала организация. Тем более что Михайлов лишь постепенно знакомил Тихомирова с хитроумной структурой «Земли и воли».
– Каждый участник организации, – говорил Михайлов ему, – должен знать подробно
Поэтому адреса типографии, где печаталась газета и листовки, сначала не знал никто, кроме него самого и наборщика. Лишь позднее, на случай своего возможного ареста, Михайлов привел туда Тихомирова. Точно так же заграничных путей переправы оружия, документов, денег не знал никто, кроме специального лица – Мойши Зунделевича. Состав террористической группы был известен лишь ее членам и вожаку. Рабочей группой заведовал Плеханов. И каждая такая группа имела свою квартиру. Главной же землевольческой квартиры не знал никто, кроме узкого состава кружка. Точно так же было совершенно обособлено и паспортное отделение.
Благодаря такой системе полиции было необычайно трудно выйти на след организации.
Помимо главного руководителя «Земли и воли» Александра Михайлова, Тихомиров выделял еще Плеханова. Правда, был и Мойша Зунделевич, очень способный человек, но имевший чисто практические способности. Перевезти кого-либо за границу, содеять ли что-либо запрещенное – ловчее не было функционера. По взглядам это был чистый марксист, социал-демократ, но не обладавший никакими теоретическими задатками. Хороший товарищ, человек с крепкими нервами, не трус.
Плеханов же был птицей более высокого полета.
Сын разорившегося помещика, чрезвычайного пьяницы, буяна и безобразника, он сам говорил о себе, что из него может произойти или революционер, или червонный валет. Из Георгия Плеханова выработался революционер. Но человек он был далеко не хороший, сухой, самолюбивый, мстительный, совершенно чуждый великодушия.
Тихомиров много думал о Плеханове и его характере. Георгий Валентинович, считал он, был очень умен и способен, но низшей степени способностей. Есть способные люди с оттенком творчества. Они обладают чутьем, глазомером, некоторой искрой гения, благодаря чему хорошо видят основные факты, посылки. Такие черты были, например, у Герцена или даже у Кропоткина, несмотря на его маленькое анархическое умопомешательство. У Плеханова – ничего подобного.
В своих умозаключениях он самый банальный человек своего времени. Плеханов верит в то, во что верит интеллигентная толпа. Тут он не создал ни одной искры своего, не заметил ничего, что бы ему не было дано другими. Но он прекрасно запоминал и усваивал это чужое содержание и обладал редкой логикой в выводах. У него была натура адвоката, замечательное искусство в построении силлогизмов, в диалектике, с такой же ловкостью и бессовестностью, но и с силой и убедительностью.
Тихомиров подмечал, что в то же время Плеханов носил в душе неистребимый русский патриотизм. Правду сказать, патриотизм этот носил парадоксальный характер. Ничего оригинального, своеобразного Плеханов в России, как и в прочих странах мира, не видел и не признавал. Но он видел в России великую социалистическую страну будущего и никому Россию отдавать не собирался. Сепаратизм любого толка он люто ненавидел. К украинофильству относился презрительно и враждебно. Революционеру нельзя было идти открыто против поляков, но Плеханов не любил поляков, не уважал их и не верил им. О Шевченко, смеясь, говорил Тихомирову: