Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
Филипп ползал в вине и объедках, рыча:
— Убью! Убью!
Но Александр даже не моргнул.
— Хорошо, если тебе удастся хотя бы встать на ноги, — сказал он и обернулся к слугам: — Унесите его и вымойте.
В это время подошла Олимпиада.
— Пойдем отсюда, мама, — сказал Александр. — Ты права: здесь нам не место.
ГЛАВА 29
Александр вышел из дворца, ведя за руку мать; вслед неслись злобные крики Филиппа. Во дворике Александр спросил Олимпиаду:
— Хочешь поехать верхом, или тебе приготовить повозку?
— Нет. Поеду верхом.
— Переоденься и будь у входа в свои палаты; я сейчас же за тобой зайду. Не забудь плащ и теплую одежду. Поедем в горы.
— Наконец-то! — воскликнула царица. Александр побежал в стойло, взял Букефала и сарматского гнедого коня с упряжью, потником и походной переметной сумой и вышел из конюшни, направляясь к южному углу дворца.
— Александр! Подожди! — раздался сзади крик.
— Гефестион! Иди назад, мой отец хватится тебя.
— Мне все равно, я тебя не брошу. Ты куда?
— В Эпир, к моему дяде.
— По какой дороге?
— По Беройской.
— Отправляйся. Я позже к вам присоединюсь.
— Хорошо. Привет прочим, и пусть Евмен позаботится о Перитасе.
— Будь спокоен, — заверил его Гефестион и убежал.
— Не меньше одной кости в день! — крикнул вслед Александр. — Для зубов!
Друг махнул рукой в знак того, что понял, и скрылся в конюшне.
Олимпиада была уже готова. Она собрала волосы в узел, надела кожаную безрукавку и иллирийские штаны; за спиной висели две переметные сумы с одеждой и запасами и мешочек с деньгами. Вслед за ней с плачем выбежала одна из служанок:
— Но царица… Царица…
— Вернись в дом и закройся в комнате, — велела ей Олимпиада.
Александр дал ей повод лошади.
— Мама, где Клеопатра? Я не могу уехать, не попрощавшись с ней.
— Она послала служанку предупредить меня, что ждет тебя во дворике дома для женщин, но ты знаешь, что каждое потерянное мгновение может оказаться роковым.
— Я быстро, мама.
Он надел капюшон и побежал туда, где дожидалась сестра, бледная и дрожащая, все еще в праздничном наряде.
Увидев брата, Клеопатра со слезами обхватила руками его шею:
— Не уезжай, не уезжай. Я попрошу папу простить тебя, я брошусь к его ногам, и он не сможет сказать «нет».
— Где он сейчас?
— Его отнесли в его палаты.
— Пьяного?
Клеопатра кивнула.
— Нужно бежать, пока он не пришел в себя. Мне здесь уже не место, и нашей матери — тоже. Я напишу тебе при первой же возможности. Желаю тебе добра, сестренка.
Клеопатра снова разрыдалась, еще отчаяннее, чем прежде, и Александру пришлось силой вырваться из ее объятий.
— Когда я снова тебя увижу? — крикнула ему вслед девушка.
— Когда соблаговолят боги, — ответил Александр. — Но ты всегда будешь в моем сердце!
Он побежал на место встречи с матерью.
— Поехали! — воскликнул он и, взглянув на нее, улыбнулся: — Мама, ты прекрасна. Похожа на амазонку.
Олимпиада покачала головой:
— Мать всегда прекрасна в глазах сына. Но все равно спасибо, мальчик мой.
Она легко вскочила в седло и пришпорила коня. Александр тоже ударил пятками Букефала, и они рванули в галоп.
Беглецы держались подальше от торных путей и свернули на проселочную дорогу, по которой Александр порой катался, когда жил в Миезе. До наступления темноты мать и сын успели без происшествий проделать немалый путь.
Пару раз они останавливались, чтобы дать передышку коням и напоить их, но под конец добрались до большого леса, покрывавшего Эордею и долину Галиакмона, где нашли убежище в пещере с журчащим родником, и Александр отпустил коней попастись. Здесь мать и сын развели костер из хвороста, используя для добывания огня лук и деревянный стержень.
— Этому меня научил Аристотель, — объяснил Александр. — Трение порождает тепло.
— Тебе хорошо было в Миезе?
— Это были прекрасные годы, но такого рода жизнь не для меня.
Он навалил сухих листьев и валежника и, когда увидел поднимающийся дымок, начал раздувать огонь.
Появился слабый язычок пламени. Постепенно он начал разгораться, а Александр подбрасывал сухих листьев и хвороста.
Когда костер затрещал вовсю, юноша подложил сучьев потолще, а потом расстелил на земле плащ.
— Устраивайся поудобнее, мама. Сегодня я приготовлю ужин.
Олимпиада села и, как зачарованная, уставилась на пляшущее пламя, а сын открыл переметную суму, достал хлеба и подержал над огнем, чтобы поджарить. Потом отрезал ножом кусок сыра и протянул матери.
— Это лучший ужин за многие годы, — заметила Олимпиада, — и место прекраснее, чем любой дворец. Кажется, будто я снова девочка среди родных гор.
Александр самшитовой чашкой набрал воды из родника.
— Хотя бы это я сделал для тебя. Ты быстро соскучишься по политике, по своим связям, по интригам. Не веришь?
— Возможно. Но сейчас дай мне поспать. Последний раз я ночевала с тобой, когда ты едва научился ходить. А твой отец в те годы еще любил меня.
Они поговорили немного — вполголоса, слушая шум вечернего ветра в дубовых ветвях и потрескивание огня на их одиноком биваке, и, наконец, заснули, усталые после долгого, насыщенного переживаниями дня.
На обоих снизошла глубокая грусть: они остались изгнанниками, без крова и друзей. И оба с горечью ощущали разлуку с суровым, свирепым, деспотичным человеком, но способным как никто другой вызывать к себе любовь.
Среди ночи Александр открыл глаза, проснувшись от неясного звука, и увидел, что матери рядом нет. Он огляделся и неподалеку, у дороги, петляющей в свете луны меж вековыми стволами, увидел какую-то тень. Это была Олимпиада. Она стояла, выпрямившись, перед огромным деревом и словно разговаривала с кем-то. Александр осторожно, ползком, приблизился, прячась за кустами, и услышал, как мать что-то бормочет на незнакомом языке, потом она замолкала, словно слушая ответ, а затем снова принималась за свое бормотание.