Александр Невский. Сборник
Шрифт:
VIII. ПРЕДАТЕЛЬ
По узкой извилистой дороге, пролегавшей между вековыми деревьями, торопливо пробирался небольшой отряд Александра Ярославовича.
Торопился он попасть на окраины новгородской земли, чтобы защитить хотя оставшиеся в целости ещё сёла и деревни. Каждый час был дорог. По дороге попадались ограбленные шведами беглецы, направлявшиеся в Новгород просить помощи и защиты. Насколько было возможно, князь помогал им. Из их рассказов он убедился, что занимались разбоем действительно какие-то шайки, сброд,
Но вместе с тем он думал, что эти шайки могли быть только передовым отрядом настоящего шведского войска. При этой мысли он невольно раскаивался в том, что не взял с собой всей своей дружины. Но дум своих он никому не выдавал; не след было смущать дружинников. Оставалось всего перехода два до берегов Невы. Всё чаще и чаще попадались прятавшиеся в лесах ограбленные и разорённые граждане новгородской земли, встречая князя чуть не с молитвой, благословляя его как ангела-избавителя.
Был вечер; дружина княжеская раскинулась станом на ночлег. Зажглись костры, дружина, поужинав, разместилась здесь же на земле и после утомительного перехода предалась мёртвому сну. Не спали только сторожевые дружинники, оберегавшие княжеский стан от внезапного нападения, но плохо сторожили они; опершись на секиры, прислонясь спинами к деревьям, они сладко дремали, давая возможность ворогу каждую минуту проникнуть в стан.
Не спал только Александр Ярославович. Горячо молился он в своей ставке, молился о поддержании его, о своём Новгороде и славе его. Замерли последние слова молитвы, князь поднялся с колен и вышел из ставки; кругом тлели костры, все дружинники спали.
«Вот в такой час ежели напали бы шведы, — думалось князю, — всех бы перерезали: ведь сонный что мёртвый; нет, Боже сохрани и помилуй от этого». Он возвратился к себе и лёг не раздеваясь. Долго не мог заснуть, долго сон бежал от него. Начала заниматься заря, тогда только князь задремал лёгкой, тревожной дрёмой, но едва успело посветлеть, как он уже был на ногах и приказал трубить сбор. Ещё не всходило солнышко, как отряд снова шагал по лесной узкой дороге.
А в это самое время, измученный ездой, невдалеке от стана спал Всеволожский. Отвыкнувшему от верховой езды, ему было трудно выдержать неблизкий путь; приходилось делать большие отдыхи, и его мечта попасть обратно в Новгород, прежде чем князь доберётся до берегов Невы, оказалась несбыточной.
— Кабы прямой дорогой ехать, так известно, дома теперь, может, был бы, — утешал он себя, — а то вертись тут по тропинкам, чтобы не попасться на глаза дружине, да не один раз и с пути сбивался. Ну, да ладно, только бы мне до первого отряда шведского добраться, а там дело будет сделано, можно, значит, будет и восвояси отправиться.
Солнышко начинало припекать, когда боярин открыл глаза, встал и начал расправлять свои усталые и измученные дорогой члены. Невдалеке стояла привязанная к дереву лошадь, пощипывая траву. К ней подошёл боярин, кряхтя и охая, взлез он в седло. Ноги и спину его разломило.
Он двинулся вперёд. Не проехав и полверсты, он остановился и потянул воздух, в котором чувствовался запах дыма.
— Не налететь бы мне, — проговорил боярин, — хорошо, кабы да шведы это были, а как дружина княжеская!
Он осторожно продвигался вперёд; кругом была мёртвая тишина, нарушаемая только стуком дятлов.
— Что за оказия, — ворчал Всеволожский, — кажись, никого нигде нет, а дымом всё больше и больше пахнет!
Перед ним открылась небольшая лужайка, на которой дымились потухшие, едва тлеющие костры.
— Так вот оно что, — проговорил боярин, — здесь стоянка была, только чья же это? Чья не чья, а из опаски нужно подальше держаться от дороги.
Он снова повернул в сторону от дороги и поедал дальше. Занятый своими думами, он не замечал времени, не чувствовал голода; лошадь пристала и едва тащила ноги. Наконец боярин очнулся, до него донеслись какие-то странные звуки; лес начал редеть, показались вдали просветы, опять понёсся сильный запах гари и дыма.
Лошадь пошла бодрее; солнышко уже начало опускаться книзу; боярин и не заметил, как прошёл день.
Лес кончился; перед ним открылось потоптанное поле; вдали вместо стоявшей деревни торчали только обгорелые остовы изб; по некоторым пробегал ещё змейками огонь и, лизнув словно языком воздух, гас. Из погоревшей деревни доносился плач.
Боярин невольно остановился на мгновение в раздумье: ехать ли ему вперёд, или миновать пожарище.
— Была не была, поеду, — решил он, — по крайности что-нибудь да узнаю.
Чем ближе подъезжал он, тем слышнее делался бабий вой и плач. Наконец он въехал в бывшую деревенскую улицу; на земле валялись несколько изуродованных трупов, над ними убивались бабы и ребятишки, невольно вздрогнул боярин при этой картине; на душе шевельнулось что-то вроде жалости.
— Аль погорели, тётка? — спросил он у вывшей над трупом бабы.
Услышав его голос, баба подняла голову и уставила на него помутившиеся, полупомешанные глаза.
— Тебе што надоть? — с сердцем спросила он.
— Погорели, спрашиваю, што ль?
— Сожгли, дьяволы, побили наших кормильцев, хлебушко весь потоптали! — завыла старуха.
— Кто сжёг-то?
— Вестимо кто, разбойники-шведы!
— Давно ль?
— Утречком ноне, на зорьке!
— И много их было?
— И не разберёшь, как черти какие тут разбойничали!
— Куда же ушли они?
— Туда! — махнула баба рукой, указывая на другую сторону бывшей деревни. — Да тебе зачем это? — подозрительно спросила она в свою очередь.
— Нужно князю сказать, на подмогу идёт он к вам.
— Хороша подмога, — озлобленно говорила баба, — когда перебили всех да разорили вконец, тогда и подмог. Вашему князю пораньше бы прийти, сборы-то с нас берёте, а заступиться впору вас и нет как нет.
Последних слов не слышал Всеволожский; опустив голову, он поехал дальше, нехорошо было у него на душе.
Отправляясь к шведам, врагам своей родины, не является ли он иудой, выдавая её на разграбление? Но князь? Ему хочется гибели князя с дружиною. Положим, желание его исполнится, что же будет дальше? Кто поручится, что шведы ограничатся только разбитием княжеской дружины, уничтожением её? Что, если они, увидев беззащитность новгородской земли, двинутся дальше, разгромят самый Новгород, покорят его себе? На чьей душе будет тогда грех предательства? И ещё больнее защемило боярское сердце, совесть против воли говорила в нём и ставила ему обвинение за обвинением.