Александр Невский. Сборник
Шрифт:
И честолюбивые думы наполняли голову, отгоняя грустные.
От зажжённых лампад и свечей в келье было жарко и душно Юношу клонило ко сну; он перемогался, но сон морил.
Он негодовал на себя.
«Нешто можно спать в такую ночь?»
Но природа брала своё. Дрёма охватывала.
Он прижался к уголку. Г олова стала клониться.
Мечты и тоска слились в одно. И это «одно» было чем-то смутным. Чем-то смутным и неопределённым.
Но потом блеснул свет, перед которым померкли свечи. Словно кто-то унёс их в высь недосягаемую. Они двигались
И вдруг свечи померкли. И наступил мрак.
Что-то сверкнуло во мраке; точно стрела молнии проблеснула и смеркла.
И опять тьма, но полная жизни Точно тысячи незримых духов вьются кругом.
Даже слышен шум их крыльев. Даже видно, как светится в темноте серебристое оперение.
«Что за диво? Куда я попал?» - спросил себя Иван.
А шуму всё больше... Сверканье крыльев всё сильнее.
«Али это призраки? Знаменье!»
Вдруг яркий сноп лучей прорезал мрак, свет был так силён, что его не могло вынести зрение.
Серебристые духи пали ниц. И откуда-то с выси, вернее, из выси высот, послышалось пение, от которого «таяло сердце».
— Слава в вышних Богу... — пели сладостные голоса.
И в это время юный Вельяминов услышал шёпот.
Он узнал, кто говорит: его отец.
— Сладко тебе, сыне... — лился шёпот, — уже ли от этой сладости уйдёшь? Гони лукавого... Я — в обители горней... Судил меня Господь милостью не по грехам моим... Приходи ко мне.
— Батюшка, оставь меня с собой! — как бы восклицает Иван Васильевич.
— Поживи, заслужи. Пути Господни неисповедимы.
— Как мне жить?
— Сие Христос заповедал. Гони лукавого... Он вьёт гнездо в твоём сердце...
Шёпот смолк.
Постепенно затихло пение.
Снова мрак.
Тишина жуткая, таинственная.
Что-то проблеснуло багряное... Померкло — и вдруг разлилось целым морем пламени. Огненные языки вздымались, как волны... Всё выше, выше; казалось, они достигнут до неба — чёрного, без проблеска.
Потом огненная пучина раздалась, словно раскололась. Из середины поднялся гигантский, блистающий трон.
Страшен был сидящий на нём.
Его глаза метали молнии. Венец из кроваво-красного пламени покрывал голову.
Лицо было черно, как земля. Алые губы искривлены зловещей улыбкой.
Задрожал от ужаса Иван.
— Кто ты? — спросил он замирающим голосом.
В раскатах грома послышался ответ:
— Имя мне — Сатана. Я твой помощник и повелитель... Служи мне...
И вдруг захохотал, и огненные волны всколыхнулись от его хохота:
— Ты уже мой!
И откуда-то снизу, из-под пламенного покрова как вздох тысячи тысяч глухо донеслось:
— Ты — наш.
Волосы зашевелились на голове Вельяминова.
Он хотел перекреститься — рука не повиновалась ему.
— Боже! Спаси, — воскликнул он... и проснулся.
Чтец-монах стоял перед ним и с испугом смотрел на него.
— Чтой-то ты, батюшка, как кричал, — сказал он.
— Привиделось такое, что просто страсти, — ответил Иван, вытирая холодный пот.
— А ты помолись: это лукавого навожденье.
Монах снова принялся за чтение.
Вельяминов встал и подошёл к телу отца. Он приподнял ткань, закрывавшую лицо покойника. Василий Васильевич как будто спал, выражение лица было безмятежно-спокойное.
Сын прильнул устами к холодному лбу отца.
— Батюшка! — зашептал он. — Обещаюсь тебе не впадать в соблазн. Получу власть — буду добрым господином... Как отец буду для рабов своих... Голодного — накормлю, бесприютному дам пристанище... Все несчастные будут ближними мне... Не дам поселиться в сердце моём злобе и корысти... Смирю гордыню мою...
Он шептал, и что-то вроде умиления наполняло его душу. Лились слёзы тихие, умиротворяющие.
Иван Вельяминов говорил искренно; он действительно хотел так жить, как клялся над безжизненным телом отца. Ему казалось, что он сможет исполнить свой обет.
II. ПО ВОЛЕ КНЯЖЕСКОЙ
Тысяцкий был слишком важным лицом в Москве, чтобы его смерть прошла незамеченной. Поутру о кончине Василия Васильевича знал уже весь город, и к Чудову монастырю спешили и стар и млад, и знатные князья да бояре, и простолюдины.
Перед кельей почившего старца колыхалась целая стена разного люда, а внутри келейка была полным-полна.
Стечение народа было тем более значительным, что ожидался приезд великого князя московского Дмитрия Иоанновича.
Для юного Вельяминова это утро было началом его торжества. На него уже все смотрели как на преемника умершего тысяцкого. Бояре рассыпались перед ним в любезностях и, хваля добродетели покойного, не забывали похвалить и самого Ивана; обращаясь к нему, они уже прибавляли почётную частичку «ста», на которую имели право только люди «больших чинов»: другие должны были довольствоваться лишь прибавкой «су», а то даже и на неё не могли рассчитывать [6] .
— Сделай милость, Иван-ста Василич, уважь, в мой домишко загляни, — приглашал его какой-нибудь седобородый боярин.
6
Частица «ста» всегда прибавлялась к имени боярина 1-й степени и окольничего; боярину 2-й степени прибавлялась частица «су»; остальных именовали без прибавки.
И это «ста» и само приглашение приятно щекотали самолюбие юноши.
Когда он выходил из своей кельи, стоявший на дворе люд приветствовал его низкими поклонами:
— Здравствуй, батюшка Иван Васильевич!
Все головы обнажались как по приказу.
Высоко вздымалась при этом грудь Ивана, глаза радостно блестели. В эти мгновения он забывал даже утрату отца; грусть сменялась чувством удовлетворённого мелкого тщеславия.
Вельяминов тихо разговаривал с каким-то боярином, когда извне донёсся шум голосов.