Александр Невский. Сборник
Шрифт:
— Будто?
В это время в сенях послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился юноша лет девятнадцати, высокий, голубоглазый, краснощёкий. Его плечи ещё не вполне развились, но было видно, что он станет богатырём. На мощной шее сидела красивая голова с кудрявыми белокурыми волосами.
Это был пасынок Суровчанина, владелец усадьбы и земель Андрей Алексеевич Кореев.
Увидев его, Некомат угрюмо спросил:
— Что, Чалого-то загнал?
— Я загнал Чалого?
Пахомыч, успевший отдалиться от Некомата, с жаром возразил:
— Грех тебе, Андрей Лексеич, на людей напраслину взводить. Сам виноват, так зачем на других вину перекладывать? Вьюнош ты ещё молоденький и на этакое пускаешься. Непригоже.
Молодой человек пожал плечами и промолвил:
— Да когда я мог коня загнать?
— А вчерась.
— Много ли вчера я ездил?
— А от обеда да вплоть до вечерка.
— Полно врать-то! — с негодованием воскликнул Кореев.
— Я что? Я человек маленький, — смиренно сказал ключник, злобно блестя глазами. — Одно слово — раб. Я всё должен с покорством стерпеть. Пусть твоя правда, мне спорить нельзя. А только вспомяни то, что я ещё твоей матушке с батюшкой служил, когда тебя и на свете ещё не было. У меня уж борода сивая, а у тебя ещё ус не пробился... Грех старика обижать. А снести я всё снесу. Всё снесу, не привыкать стать. За жизнь-то свою чего не натерпелся... А только обидно…
И, ворча, он вышел.
— Коня, конечно, жаль, — сказал отчим после его ухода. — Хороший конёк... Дома вырос, потому я и говорю... Но ты волен делать как знаешь. Не моё добро... И ежели я печалюсь, то потому, что о тебе пекусь...
Он примолк, потом продолжал, стараясь придать голосу задушевный тон:
— Я ведь тебя этаким знал. — Он указал на аршин от пола. — Можно сказать, ты на моих руках вырос. Люблю я тебя, как сына родного... Денно и нощно заботушка о тебе меня берёт. Вот пройдёт годик, сдам я тебе всё хозяйство, тогда делай как знаешь, слова не скажу... Сам будешь в возрасте... Ты будешь хозяйствовать, а я пойду угодникам молиться либо постриг приму... Уйду из усадебки.
— Зачем уходить? Как жил, так и живи. Я только рад буду.
— Нет, брат. Двум медведям в одной берлоге не ужиться.
— Не стоит об этом толковать, батюшка: я тебя не пущу; ведь ещё не скоро мне и хозяйство принимать: больше года ещё осталось. Чего раньше думать да загадывать: мало ли что ещё может случиться! День сегодня погожий, — добавил Андрей Алексеевич, глядя в окно, — взять лук да пойти зайцев пострелять: много их у нашего огорода шмыгает.
Он ушёл.
Отчим посмотрел на захлопнувшуюся за ним дверь, и благодушное выражение разом соскочило с его лица.
— Да, — пробормотал он, — ещё срок есть. Мало ли что ещё может случиться. А с Пахомычем надобно как следует потолковать.
И он зашагал по комнате, полный чёрных, смутных дум.
Скажем теперь несколько слов в пояснение того, каким образом торговый человек Некомат очутился в роли опекуна (разумеется, называем его так современным нам языком) Андрея Алексеевича.
В то время не существовало ещё крепостного права, не существовало также и права только одного сословия на владение землёй.
И крестьяне были прикреплены к земле, и право владения ими и землёй сосредоточилось исключительно в руках высшего сословия гораздо позднее той эпохи, к которой относится наш рассказ. Приобретать землю и покупать рабов мог человек всякого «звания». В рабы, в свою очередь, мог продаться всякий желающий — стоило только выдать на себя кабалу.
Таким образом, Суровчанин хотя был купцом, или, как тогда называли, гостем, мог рассчитывать присвоить себе имения Кореева и фактически владеть землёй и людьми.
Лет десять тому назад Некомат был мелким торговым человеком; он торговал холстом и суровским товаром, отчего и получил прозвище Суровчанина. Он наезжал в имение матери Андрея Алексеевича — вдовы княжьего боярина — закупать холст. Красавец собой, он приглянулся молодой ещё вдове, и вскоре она вышла за него замуж, не раздумывая о том, что она— боярыня, а он простой гость.
С женой Некомат прожил лет пять. Она скончалась от какой-то долгой и мучительной болезни.
— Что свеча растаяла, — говорили про неё.
Умирая, она позаботилась о сыне от первого брака: всё имущество она завещала ему, а своего второго мужа оставила только «пестуном»:
— Пока Андрюша в возраст не придёт.
Суровчанин, впрочем, мог также всё наследовать.
— Ежели, Боже упаси, Андрюшенька помрёт раньше.
Так Некомат стал опекуном пасынка и фактическим, временным, владельцем имения, но не собственником его.
В первые годы купец был очень доволен: «Когда ещё малыш в возраст придёт. Может, ещё его Господь и приберёт».
Но по мере того как проходили годы, а мальчик превращался в цветущего юношу, Некомат становился грустней и задумчивей: «добро» ускользало из рук. Нс далёк был день, когда предстояло расстаться с этакой «благодатью». Правда, гость успел припрятать добрую толику про чёрный день, но ему этого казалось мало. Его торговля шла плохо и, в сущности, поддерживалась только деньгами, которые он извлекал из поместья опекаемого. Люди этого не знали, но он-то хорошо знал: не будет имения — придётся и торговлю бросить.