Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Колдун некоторое время был в нерешительности, потом послышались шаги босых ног, и ворота отворились.
Пёс залился и клубком бросился под ноги входившего.
— Убери пса! — не без некоторого испуга сказал Вельяминов.
— Небось не съест, коли добрый человек! — ответил колдун.
Однако крикнул собаке:
— Не трожь!
Лай стих, и собака стала смирней ягнёнка.
Знахарь провёл гостя к себе в жильё и, когда тот переступал порог, предупредил:
— Лоб не расшиби! Притолока низкая!
Потом
Трепетное пламя осветило закоптелую, низенькую избу, наполовину занятую огромною печью из сырцового кирпича.
Повсюду были развешаны по стенам и свешивались с потолка пучки высушенных трав.
Воздух, напитанный их пряным запахом, был удушлив.
На лежанке печи сидел большой кот, совершенно чёрный, «без отметин», — настоящий колдовской — и, мурлыча, пристально смотрел на Ивана своими жёлтыми глазами.
Сам ведун был маленький, тощий старик, с крючковатым носом, жидкой бородой, лысиной на темени и странно блестящими глазами.
— Садись — гостем будешь! — сказал ведун, снимая с лавки пучок каких-то свежих трав и освобождая место для Вельяминова.
Тог сел.
Знахарь внимательно посмотрел на него и промолвил:
— Сынок тысяцкого?
— Да, сынок тысяцкого, а не сам тысяцкий, как мне пристало быть! — с невольным раздражением ответил молодой человек.
— Знаю, знаю... По княжьей воле... А от меня-то чего ты хочешь?
— Чего хочу? — протянул Иван и спросил. — Правда ли, старче, что ты с нечистым знаешься?
В глазах ведуна блеснул хитрый огонёк.
— Может быть, — процедил он — Для чего тебе сие знать? Много будешь знать — скоро состаришься.
— Видишь серебро?
Иван подкинул на руке несколько грубо обделанных кусков серебра.
— Всё будет твоим, ежели ты…
Тут юноша пододвинулся ближе к знахарю и закончил дрожащим шёпотом:
— Ежели ты мне поможешь душу нечистому продать.
Хапило вперил в Вельяминова пристальный взгляд, помолчал и вдруг залился неприятным, резким смехом:
— Чего её, душу то ись, тебе продавать — хи-хи! — ежели она уж продана?
— Как?1 Нет, - с некоторым испугом проговорил Иван.
— Я тебе говорю — продана. Нечистый-то, эва, с левого плечика стоит, сторожит её.
В этот момент кот, нанежась, быстро прыгнул прямо на левое плечо юноши.
Вельяминов вскочил, бледный, с искажённым от ужаса лицом, и хотел было тряхнуть с плеча кота, но тот цепко держался, проникая когтями сквозь одежду до тела.
— Ты его оставь, — спокойно заметил знахарь, — он не слезет, он у меня умный... Будешь трогать — поцарапает... Старик я слабый, живу один, только двое у меня и защитников — пёс да кот. Подвернётся лихой человек — пёс его за горло, а нет, так кот ему в глазёнки вцепится... Умные они у меня. Сиди, Васька, смирно.
Кот точно этого и ждал: он сел на плече Ивана Васильевича так же спокойно, как раньше сидел на лежанке.
— Он тебя не тронет теперь, молодчик, только ты его не трожь. Так нечистому душу? Хе-хе!
— Чего ж смеёшься? — с сердцем промолвил Вельяминов.
— Да на тебя мне смешно. Проданную душу продавать хочет!
Потом лицо его сделалось серьёзным.
— Погляжу я на тебя — молоденек, силы да здоровья не занимать, жил бы себе помаленьку, трудился б во славу Божию и счастье получил бы... А тебе надо всё сразу. Ни смиренья нет, ни терпенья... Этакое надумал! Душу продать нечистому. Да уж ты продал её, продал, как только тебе это на мысль пришло. Тебя лукавый враг рода человеческого уж словил.
И думается мне, что ты не вырвешься из его когтей. Дивишься, что от знахаря-ведуна такие речи слышишь? Да, молодчик, вот я и знахарь и ведун; иного полечу, иному — грешным делом и погадаю, да души-то я нечистому не продавал и помыслить о сём страшусь... И всё занахарство-то моё, может, оттого, что жил долго и побольше других знаю... Да... Ты серебрецо своё спрячь не помощник я тебе в этаком деле. Да ты и без меня сумеешь, ой сумеешь!
Он рассмеялся прежним неприятным смехом.
Вельяминов сидел с угрюмым, почерневшим лицом.
В ворота сильно застучали.
— Чтой-то сегодня! Опять кого-то Бог несёт, — проворчал знахарь и вышел из избы.
Иван попробовал было встать, чтобы как-нибудь укрыться от взоров нового посетителя, но кот напомнил о себе таким грозным ворчаньем и так расправил когти перед его глазами, что он счёл за лучшее остаться в прежнем положении до возвращения Хапила.
Со двора доносились окрики знахаря и переговоры, подобные тем, какие пришлось вести раньше Вельяминову.
Пёс неистово заливался.
Потом он разом затих: очевидно, колдуну пришлось впустить посетителя.
Послышался скрип ворот.
«Ну, идут сюда», — подумал юноша с таким чувством, что был готов провалиться сквозь землю, только б укрыться от непрошеного свидетеля его посещения избёнки колдуна.
Дверь отворилась, и в избу следом за знахарем вошёл Некомат Суровчанин.
Войдя, он остановился как вкопанный.
Он был очень неприятно поражён, застав у Хапила другого посетителя.
Однако быстро овладел собою и, слегка поклонясь Вельяминову, промолвил, обращаясь к ведуну:
— Кое-зачем ты мне, старче, надобен.
Иван и Некомат не были близко знакомы, но в лицо знали друг друга.
— А надобен, так говори, — сказал колдун.
— Вот что, — заговорил купец, отведя знахаря в дальний угол и понизив голос до шёпота, — мой пасынок с двумя рабами убежал... Не ведаю, куда скрылся. Не узнаю, где он али что замыслил супротив меня, так беда... Выручи, погадай... Заплачу как следует...
Как ни тихо говорил Суровчанин, Иван расслышал. Ему стало любопытно.