Александр Невский
Шрифт:
И опять получилось дружно и красиво.
— Молодцы, задери вас волк! А ну еще разок…
Но тут какой-то воин крикнул:
— Стояныч, оборотись-ка! Эвон уж и гости на пир пожаловали.
Миша оглянулся и увидел далеко у горизонта темную ленточку — это двигалась ливонская «свинья».
С Вороньего камня Александр давно ее заметил, и поэтому упражнения на «челе» изготовившегося войска ему не нравились.
— Нашел время, — проворчал князь.
Александр считал, что перед ударом должно быть изготовлено не только оружие, но и тело и душа.
— А ну перестань! Сеча на носу, а ты бавишься.
Покосился на Зосиму, сердито двинул бровью. Что княжич не преисполнился торжественностью и серьезностью предстоящего, в том и кормилец виноват: не убедил, не настроил.
Зосима потихоньку ухватил Андрея за рукав, отвел назад, шепнул на ухо:
— Андрей Ярославич, нехорошо так-то, отрок уж. Вот-вот рать грянет, а ты… Смотри лучше, эвон «свинья» надвигается.
Все ближе, ближе рыцарский клин, окрещенный русичами попросту «свиньей», вот уже видны белые одежды, развевающиеся от скачки, хоругви с красными крестами, копья, выставленные вперед. Все нарастает топот сотен тяжелых копыт, все слышнее лязг железа, в которое облачены не только рыцари, но и кони их.
Приближается железная «свинья». Замер, не шелохнется русский полк.
— Пора, — говорит в напряженном безмолвии Александр и, не оборачиваясь, делает рукой знак Светозару.
И сразу же взмыла над Вороньим камнем узкая лента княжьего прапора, затрепетала на легком ветерке. Вмиг ощетинилось «чело» копьями. А «свинья» вот она — в ста шагах… в полусотне… в тридцати. Темным облачком метнулись каленые стрелы. Но «свинья» даже не вздрогнула. Что железу крохотные стрелы? Капли дождевые…
С Вороньего камня видно, как клин врезается в «чело». Смята первая линия воинов, сломаны копья, поднялись над головами рыцарей тяжелые мечи, замелькали, рубя направо-налево.
Сеча началась. Все глубже и глубже вдается белый клин в русское «чело», все шире и шире раздвигается прорыв. И все же заметно падает скорость продвижения «свиньи». Трудно Мишиным пешцам, ой трудно! Не у всех у них доброе оружие, а брони — так на пятерых одна. А четверым другим вся бронь — кожух бараний, а то и просто сорочка домотканая.
— Ой скоро идет свинья, — вздыхает кто-то за спиной князя. — Ой скоро.
Князь догадывается: Светозар волнуется. Отвечает, не оборачиваясь:
— Ничего, ничего. Пусть втягивается, пусть лопатки покажет.
А на льду крики, ржанье коней, скрежет железа, звон мечей, стоны, брань, тяжелое дыхание сотен людей — все это слилось в сплошной рев и шум.
Идет сеча, злая сеча.
Хорошо рыцарю в латах — копьем его не проймешь, разве что угодишь в сочленение. Да и то проку мало — царапнешь только, а скорее свое копье сломаешь.
Мечом бы его, а еще лучше — топором по железной башке, но для этого спешить пса надо. Коня бы убить, но и он в железах. Да и при всем остервенении в бою не подымается у русичей рука на коня, жалко тварь бессловесную убивать.
Сами мужи что лоза весенняя валятся под тяжелыми рыцарскими мечами, алой кровью заливают лед. И все же кто-то изловчился, зацепил пса-рыцаря крюком и… Ах, как славно кувырнулся с коня ливонец! Тут-то тяжел и неуклюж он. Не спасает его и шлем железный с турьими рогами. Хряп со всего маху топором по рогам, и, господи помилуй, нетути одного!
— Браты-ы-ы! — кричит воин, опьяненный удачей. — Бей псов! Язви их в душу!
И тут же падает под копыта, срубленный другим рыцарем. Но замелькали уже крючья, багры, закувыркались рыцари с коней, с грохотом ударяясь о лед: один, другой, третий…
Путь «свиньи» залит кровью, да так, что падают кони. И трупы, трупы, трупы…
Кто убит — счастливчик, кто ранен — горе тому: жутко умирать под копытами, сознавая свое бессилие, теряя разум от боли.
Князь на Вороньем камне переступил с ноги на ногу, шагнул вправо, влево, хрустнул пальцами рук в нетерпении. Вчера думалось: врежется «свинья» в Мишину дружину, растолкает ее, раскидает и выскочит на берег. Втянется вся в русские порядки. Вот тогда-то и даст князь знак «крыльям» своим: «Вперед! Р-руби!»
А что вышло? Уперлись Мишины пешцы, того гляди, совсем «свинью» остановят. Но какой ценой!
— Откатывайтесь, Откатывайтесь, — шепчет князь, сжимая кулаки, и жалеет, что не предусмотрел для Миши еще одного знака — на отход. Он понимает, каково сейчас конным дружинам стоять и не трогаться с места. Видеть, как избивают чужеземцы твоих братьев и не спешить на помощь…
Тут самому-то впору прыгнуть в седло, поднять меч да туда, в эту кашу кровавую. Но нельзя! Нельзя, нельзя!
Все точно взвешено, сговорено. Дружины ждут его знака, одного знака. Но он видит — рано. Только отсюда, с Вороньего камня, и видно это.
— Господи, да отходите вы, — умоляет он обезумевших от ярости пешцов, дерущихся с таким отчаяньем, словно, кроме них, нет у Руси никого, — отходите, ради бога.
И там на льду словно услышали шепот своего князя, начали подаваться, пятиться назад. А у «свиньи» ливонской уже нет ни рыла, ни головы, но напирает она по-прежнему. Рвутся железные рыцари к берегу, вот он, рукой подать. Еще немного, еще чуть-чуть… И все. Будет рассечен русский полк, и тогда останется лишь добить уцелевших. Но это так только рыцарям кажется, а на самом деле лишь тогда и начнется главная сеча.
Вот наконец-то прорвались рыцари к берегу. Князь коротко засмеялся, увидев, как забарахтались их кони в глубоком снегу. Все это вчера еще предвидел.
— Светозар! — крикнул, не оборачиваясь. — Спасителя ввысь!
Едва поднялась на Вороньем камне хоругвь, как над озером грянул тысячеголосый клич и оба «крыла» навалились на рыцарей. Теперь рубка была на равных, схлестнулись верховые. Ливонцам пришлось отбиваться на две стороны.
Более того, Степан Твердиславич, памятуя о Сиговице, большую часть дружины пустил в охват рыцарей сзади и этим отрезал им пути отхода.