Александр у края света
Шрифт:
Итак, я стоял по стойке смирно — говорю тебе, дикие псы могли бы глодать мои ноги, но я бы не шевельнулся без команды «вольно» — и ждал, пока он покончит с письмом и заметит меня, как будто мудрено заметить шестифутового солдата в доспеха в комнате такого размера.
— Декадарх Эвдемон, — сказал он. — Вольно, пожалуйста. Садись. Спасибо, что зашел.
Знаешь, что я еще ненавижу? Когда вышестоящий офицер разговаривает с тобой так, будто ты городской голова или персидский посол. Непонятно, что в таких случаях делать. Если вести себя по уставу, получится грубо. Но если сказать «Спасибо, присяду, пожалуй» и плюхнуться
С чем он и не замедлил. Он сказал, что из всех замечательных людей, с которыми его сводила судьба (или что-то в этом духе), Эвксен из Афин больше всех, живых или мертвых, повлиял на формирование его взглядов на самые важные материи, и что он должен Эвксену больше, чем сможет когда-нибудь заплатить. Я сидел и думал: а было бы неплохо узнать, кто такой этот Эвксен, как вдруг на меня будто крыша обрушилась — я понял, речь идет о моем брате Эвксене. То есть, если говорить совершенно прямо — о тебе. Но это было настолько невероятно, что мне пришлось вмешать и уточнить.
— Прошу прощения, господин, — сказал я. — Могу ли я спросить: ты говоришь об Эвксене, сыне Эвтихида? Моем брате?
— Разумеется, — сказал он, слегка нахмурившись, как будто мой тон ему не понравился. — И мне не стыдно признаться, декадарх, что этот человек был для меня больше, чем ментор, он был... . И тут он сбился, поскольку «ментор» было именно тем словом, которое он хотел использовать, но не мог, потому что уже использовал. — Когда история нашего времени будет записана, — сказал Александр, — люди начнут понимать, насколько важна была его роль, каких невероятных вещей он добился.
— Господин, — сказал я.
— Поэтому, — продолжал он, — я хочу отплатить ему, сделав что-нибудь для тебя. Видишь ли, — сказал он, — я знаю, какого сорта этот человек: он не заботится о деньгах, положении и прочей подобной чепухе…
(— Он так сказал? — прервал я Эвдемона.
— Это в точности его слова, — ответил брат.
— Адское пекло, — сказал я. — Ладно, продолжай).
— Подобной чепухе... — говорил он. — Как можно оскорбить предложением денег человека, который безо всяких сожалений оставил мирские блага и семейные узы, чтобы стать скромным учителем, а затем отверг все награды, чтобы возглавить колонию на самом краю земли? Я был бы опозорен, сделай я такое предложение такому человеку. Это было бы предательство.
У меня хватило ума ничего не это не сказать; я просто сидел себе, как будто в задницу мне воткнули двенадцатифутовую пику. При этом мне пришло в голову, что может быть Эвксен и в самом деле был учителем этого парня, потому что ничем иным его дурацкую напыщенность объяснить невозможно.
Я хочу сказать, было видно, что он сам собой заслушивается. Не самое приятное зрелище, уверяю тебя.
— Итак, — продолжал он, — поскольку я не могу вознаградить его лично, меньшее, что в моих силах — это оказать милость его брату, не так ли?
Я молчал, как рыба, и не сказал, что коли он так думает, то с его стороны было бы очень мило не стирать с лица земли большую часть нашей семьи при Херонее — да, я об этом слышал; бывает, что тут еще скажешь.
Он вроде как улыбнулся и сказал:
— Знаешь, Эвдемон, думаю, мы с
Тут я его совсем не понял.
— Господин, — сказал я, и вроде бы сказал вежливо.
— Мы оба, — продолжал он, — нашли свои пути в жизни; наш путь — служба, друг мой, служение чему-то за пределами здесь и сейчас. Мы принадлежим не моменту, а вечности. Ты согласен?
— Господин, — сказал я.
Он кивнул, как будто я отпустил какое-то необычайно меткое замечание.
— Поэтому я знаю, — сказал он, — что лучшей наградой для тебя стала бы возможность служить самым доблестным и самым эффективным образом; и тут мы возвращаемся к учению твоего брата. Уверен, ты знаком с его теоретическими работами по искусству войны, в особенности касательно осад.
— Господин, — сказал я.
— Поразительно новаторский подход, — продолжал он. — Просто удивительно, как человек без военного прошлого оказался способен на столь глубокие прозрения.
(Ты не забываешь, кстати, что всю эту белиберду обрушивал на меня пацан двадцати, кажется лет от роду? Даже самые нудные старые пердуны в Собрании не настолько высокопарны. Надо отдать тебе должное, братец, ты определенно научил его всему, что знал об ораторском мастерстве).
— Когда мы отправимся в Азию, — говорил он, — я намереваюсь собрать осадный обоз, организованный и экипированный в соответствии с принципами статической войны Эвксена, и включающим все усовершенствования, разработанные им в данной области военной науки. И я хочу, Эвдемон, чтобы ты принял в этом участие. В конце концов, кто, как не ты, лучше всех способен понять его начинания? — ведь ты его брат, что делает тебя наиболее удачной кандидатурой, коль скоро мы лишены его собственного общества. Поэтому я бы хотел формально предложить тебе позицию синтагмарха инженеров, с полномочиями прямого командования антиповстанческими операциями.
Ну и ну, думал я, шагая прочь в сопровождении какого-то секретаря; не так уж и плохо получилось, как сказал один парень, промазав стрелой по волку и попав в тещу. Определенно юный царь Александр — очень странный тип, однако должность синтагмарха инженеров, в мои-то годы, и практически штабная работа, как ни погляди, неплохое достижение. Разумеется, я был совершенно озадачен всей этой болтовней про Эвксена из Афин и его поразительным вкладом в искусство войны... (— Я тоже, — заметил я) ...но будучи человеком практического склада (продолжал Эвдемон), я выкинул ее из головы и на радостях закатил колоссальную пьянку, как поступил бы на моем месте любой рациональный человек. Следующим утром, чувствуя себя не очень хорошо, я передал свой вспомогательный пехотный отряд прибывшему на замену офицеру и явился с докладом в штаб инженерного корпуса.
Едва я вошел туда, то сразу понял, что начальник корпуса мне не рад. У него было выражение человека, честно и ответственно выполняющего свою работу, на которого с самых верхов вдруг свалилось какое-то совершенно постороннее дерьмо; и теперь ему надо одновременно и следить, чтобы оно не нарушило жизнедеятельности его подразделения, и делать восторженное лицо.
— Значит, ты и есть Эвдемон, — сказал он.
— Господин, — ответил я.
— Хорошо, — сказал он. — Пчельник.
На сей раз у меня и вправду появилось ощущение, будто меня разбудили посередине какого-то исключительно безумного сна.