Александр у края света
Шрифт:
Голова у меня начала болеть.
— Мед, — сказал я. — Мы скупим весь мед, какой найдем, и будем кормить их медом. Деньги не проблема, не забывай.
Он вздохнул.
— Это смешно, — сказал он. — Пчелы для того, чтобы производить мед, а не потреблять его. Сама идея противоестественна. — Согласен, — сказал я. — Но нам некуда деваться, так что перестань быть таким пессимистом и помоги мне найти решение, а не то в первой же битве обнаружишь себя в отряде смертников.
Тут его приятель Бобас, который обычно не произносил за неделю больше одного слова, поднял голову и посмотрел на нас.
— Осадные башни, — сказал он.
Мы подождали, позволяя ему развить это загадочное, как у оракула, заявления,
Я покачал головой.
— А как насчет... — начал я, но тут вдруг Анахарсис схватил меня за руку.
— Он прав, — заявил он радостно. — Да что там, это великолепно. В точности, что нам нужно.
Я поскреб в затылке.
— Может быть, кто-нибудь из вас объяснит мне? — сказал я. — Ничего не понял.
Анахарсис посмотрел на меня, как на слабоумного.
— Осадные башни, — повторил он. — Ну ты знаешь, передвижные лестницы на колесах, чтобы атаковать стены и бастионы.
— Я знаю, что такое осадная башня, спасибо тебе за... — я осекся. Я узрел свет.
Как и сказал Анахарсис, это было великолепно.
Поскольку ты, дорогой брат, всю свою жизнь провел, прохлаждаясь в надежно защищенных городах или следуя за плугом, я не думаю, что ты представляешь, что есть осадная башня и как она устроена. В целом это платформа, водруженная на вершину высоких лесов, которые, в свою очередь, высится на телеге с двумя парами маленьких, очень прочных колес, торчащих по углам. Идея состоит в том, чтобы подвести платформу вровень с укреплениями города, с которым ты в данный момент воюешь. Штурмовой отряд залезает на платформу, а другие парни всей толпой придвигают все сооружение вплотную к стене.
Понятно, что возводят его прямо на месте, поскольку двух городов с одинаковыми стенами не найти, а если башня окажется слишком высокой или слишком низкой... впрочем, проехали. Однако некоторые компоненты взаимозаменяемы и всегда одного размера; скажем, большие плетеные щиты, которые защищают переднюю и боковые стороны башни от вражеских стрел. В принципе, в них нет ничего особенного, кроме одной детали. Их делают или из коры, или из ивовых прутьев, сплетенных очень плотно, что позволяет добиться большой прочности при малом весе.
Через такое тонкое плетение не может проникнуть ничего, кроме стрелы, пущенной в упор. Определенно, они были пчелонепроницаемые. И они были большие. То, что доктор прописал. Если срезать их и аккуратно соединить, получится огромный улей, достаточно просторный, чтобы маленькие ублюдки смогли летать внутри и при этом не рехнулись и не сдохли со скуки. Мы сделали его размером с длинную телегу, с люком в боковой стенке, чтобы входить и выходить.
Простая идея. Пчелы сидели в этом плетеном приспособлении, которое тряслось в телеге в составе осадного обоза. Пару раз в день кто-нибудь забирался внутрь, чтобы наполнить кормушки, сменить зеленые растения и убедиться, что все в порядке. Вот и все.
Передвижные ульи, которые можно доставить куда угодно, имея в распоряжении длинный фургон и табун мулов.
Просто, правда?
Нехитрая идея, которую невероятно сложно воплотить в реальную жизнь. В конце концов мы научились соединять составные части тонкими канатами, наподобие того, каким крепят корпуса судов в Египте. Получилось как надо, вот что я могу сказать. Конструкция не разваливалась, а пчелы были довольны, или, по крайней мере, не сходили с ума, как оно было бы, запри мы их в маленьком улье. Мы загрузили ее в фургон и устроили двенадцатимильный прогон для проверки; и мы, и сооружение пережили ее, стало быть, смогут и пчелы.
— Безумие, — сказал Анахарсис, когда мы вернулись в лагерь.
— Может быть, — ответил я. — Но работает же.
— Пока что да, — мрачно сказал он. — Но мы будем выглядеть полными идиотами, если эти штуки развалятся на части где-нибудь в горах Экбатаны, и все
— Верно, — признал я. — Но по крайней мере до того дня мы доживем. И не забывай, чем царь хочет нас занять в Азии. Есть вероятность, что персы порубят нас на ломтики задолго до того, как мы доберемся до Экбатаны, так что никто ничего не узнает.
Наверное, сказано неподобающе пессимистично, а, братец? Ну что же, мы не имели такого чудесного преимущества, как ретроспективный взгляд. Ты знаешь, что несмотря на скверные шансы и некоторые позорные случаи нарушения дисциплины, царь Александр гуляючи прошел сквозь Азию, а персы либо разбегались, либо насаживались на наши копья с энтузиазмом мотыльков, ныряющих в пламя светильника. Все, конечно, было и не совсем так, но я не буду тебя в этом убеждать; все, что тебе нужно знать — это конец истории. Ты знаешь, что мы победили и победили с легкостью.
Но вот что я скажу тебе: в эти последние недели перед отправлением единственным способом не свихнуться от страха была полная концентрация на чем-нибудь совершенно постороннем. Мы знали, что собираемся предпринять нечто совершенно невозможное. Мы знали, что все мы окажемся в могиле не позже, чем через три месяца.
Уж поверь, если б я знал, что через десять лет все еще буду возиться с этими идиотскими пчелиными загонами, то уж придумал что-нибудь получше. Но вышло так, что я не сильно по этому поводу беспокоился. Идея с плетенкой годилась, как говориться, для работы на дядю, так что на ней мы и остановились. Если же меня начинали одолевать сомнения, под рукой всегда были превосходные скифские листья, чтобы облегчить боль. Чудесное лекарство: лечит от жизни, которая временами бывает болезненнее пчелиных укусов.
Поскольку ты, братец, если верить царю Александру, величайший их живущих авторитет в области военной истории, совершенно очевидно, что ты не нуждаешься в рассказах о Персидской войне от простого очевидца. Ты и так все о ней знаешь. В сущности, это ты должен о ней рассказывать.
Откровенно говоря, даже не будь ты видным историком, я бы не рекомендовал особенно доверять моим свидетельствам. Я, вообще-то, большую часть времени провел вне этой войны, в разных смыслах слова «отсутствие». Когда царь и войско ушли вперед сдирать с персов шкуры, мы тащились себе по дороге вместе с осадным обозом, периодически останавливаясь перед тем или иным особенно узким горным проходом, пока инженеры медленно и мучительно разбирали фургоны, а потом так же медленно и мучительно собирали их по другую сторону. На это уходили многие часы, в течение которых мы, подпертые сзади длинным караваном мулов и телег, не имели иного занятия, кроме как смотреть на чужую работу да слушать далекий звон молотков, выбивающих тележную ось. Это было скучно, а скука, смею тебя заверить — одна из наиболее острых форм боли. К частью, лекарства у меня хватало; поэтому не стоит удивляться, если я скажу тебе, что не имею ни малейшего представления о местностях, через которые мы проезжали — как они выглядели, имели ли тамошние дома плоские или острые крыши, держали там овец или коз, как называются реки и где располагаются броды, как проходит линия снегов, сколько дней требуется, чтобы добраться от одной сраной деревушки до другой. Обо всем этом ты можешь прочесть в какой-нибудь книжке, не мне тебе советовать. Я и не буду. Вообще-то я мог бы поведать тебе удивительнейшие истории о том, что я видел и пересказать разговоры с людьми, с которыми беседовал иной раз по несколько часов, но, видишь ли, они не были реальны, и потому представляют для усердного историка вроде тебя только косвенный интерес. В некотором смысле мне жаль, конечно, что я пропустил представление, но такова моя природа. В детстве я так любил театр, что не спал, бывало, ночей перед спектаклем, и засыпал в самом его начале.