Александр у края света
Шрифт:
Итак, воздвиглись огромные осадные башни, которые мы использовали под Тиром, а стены низверглись. Нам пришлось предпринять четыре попытки штурма, и все равно эти тупые арабы не пожелали сдаться. Мы перебили всех, за исключением нескольких женщин и детей.
О, Сам вернулся в строй как раз к последнему штурму, и снова получил болтом из катапульты; на сей раз, впрочем, копье только скользнуло по поножам, даже не разбив их, и стало совершенно ясно, что такая мелочь, как метательные машины, никак не способна причинить смерть Александру.
В сущности, было
Бедный Батис, добрый и верный слуга, был взят живым — едва живым, лучше сказать, он не сдался легко — и был брошен к ногам Александра, который как раз прочухался после очередного попадания из катапульты. Естественно, настроение у него было так себе.
В тот день дежурным философом был Анаксарх, с ним они и сыграли в Илиаду.
Не помню, кого именно должен был изображать Анаксарх — Нестора или Феникса, кого-то из них; Александр, конечно, был Ахиллом, а маленький Батис — он оказался коротышкой, лысым и толстым: этот человек, который задержал нас на полных два месяца, выставил нас шутами, чуть не убил Александра (я хорошенько рассмотрел его и он напомнил мне... как там его — Кратера, забавного мужичка, который слонялся по окрестностям, собирая битые горшки) — Батис был моментально назначен Гектором; подходящий актер на роль, что сказать. Так вот, если ты не забыл Гомера, то помнишь, что когда Ахилл убил Гектора перед Скейскими воротами Трои, то протащил его тело семь раз вокруг города, привязав к колеснице.
— Действуйте, — скомандовал Александр.
— Тут вот какое дело, — заметил кто-то. — Он не мертв.
Александр взглянул на него.
— И? — сказал он.
Ну что же, если он и не был мертв в начале, то в конце точно был. В щиколотках долотом проделали дырки, чтобы пропустить веревку, а Александр сам правил колесницей; поскольку стоять он не мог, его пришлось вроде как привязать к ней, чтобы он не вылетел на крутом повороте. На всякий случай он сделал восемь кругов, на один больше, чем Ахилл (что ж, естественно: «все, что можешь...» и так далее), и когда стали его отвязывать, то обнаружили, что веревки, которые удерживали его стоймя, содрали ему всю кожу с бедер и коленей. Он, кажется, этого не заметил; слишком наслаждался собой, полагаю. Вжился в роль как следует. В этом ему не было равных. Если бы он стал солдатом, из него получился бы прекрасный актер.
После того, как мы закончили разносить Газу, он просмотрел трофеи, выискивая какие-нибудь сувениры для мамы и младшей сестры, как истинно любящий сын и брат. Матери он отправил столовые приборы слоновой кости (принадлежавшие ранее жене Батиса), а для сестры выбрал очень милую шелковую ткань — для вышивок. Он даже выслал старому Леониду пятьсот талантов ладана и сто талантов мирра, сославшись на то, что когда он был ребенком, Леонид вечно пилил его за отсутствие бережного отношения к благовониям, говоря, что прежде чем разбрасываться драгоценным веществом, пусть сначала завоюет Острова Пряностей за Великим Океаном.
(— Погоди, — влез я. — Ты сказал — Леонид?
— Да. Ты не только неуклюжий, но еще и глухой?
— Это был не Леонид, — сказал я. — Это был я. Я отмочил эту шутку при
Эвдемон улыбнулся.
— Признай, — сказал он, — такую шутку исключительно легко забыть.
— Согласен, — сказал я. — И совершенно в его духе запомнить ее.
Так же типично для него, Фризевт, запомнить ее настолько хорошо, чтобы отправить продуманный и невероятно щедрый подарок не тому учителю.
Но таков Александр: злые дела ему удавались на славу, добрые же поступки — так себе).
Когда мы встретились тем вечером (продолжал Эвдемон), Пифон пребывал в необычно деятельном настроении.
— Определенно, — сказал он. — Должно быть сделано. Без вопросов.
Думаю, мы двое были единственными трезвыми солдатами на весь лагерь; смешно, поскольку мы так же рачительно относились к листьям, как юный Александр — к ладану. Я в сомнении покачал головой.
— Не уверен, что это может быть сделано, — ответил я. — Как ты собираешься прикончить малого, который выжил после прямого попадания из катапульты?
Пифон почесал голову.
— Я не предлагаю забомбить засранца до смерти, — сказал он. — Лично мне по-прежнему кажется, что надо использовать яд.
Я издал неприличный звук. Книга Аристотеля оказалась полнейшей пустышкой: ни единого медленного яда с начала и до конца. Нескончаемые рулоны бессмысленной философской околесицы (— Мы могли бы уморить его скукой, легко, — мрачно сказал Пифон. — Да только нам никогда не заставить его сидеть смирно нужное время) и полное отсутствие нормальных рецептов. Твою мать.
— Перерезать ему глотку, — сказал я, — это единственный способ. Если только этот ублюдок не бог, перерезанная глотка убьет, можешь не сомневаться. Один вопрос — как?
Пифон нахмурился.
— Не слыхал, будто это трудно, — сказал он. — Типа просто берешь нож и...
— Как ты подберешься достаточно близко, чтобы сделать это, — спросил я, — без того, чтобы нас схватили? Я хочу сказать, беззаветный героизм — это хорошо, но чтоб мне сдохнуть, если я дам себя убить только ради того, чтобы избавить мир от этого паразита.
— Ну что ж, — сказал Пифон и налил себе еще.
Тут он был прав, конечно. Проблема была в том, что Александр никогда не бывал один. Вообще никогда. Помимо преданных дружков-телохранителей, вокруг всегда толпились люди, желавшие подать прошение, рапорт, объяснительную, предложение, просьбу о помиловании, не считая множества поэтов, философов, местных знаменитостей и тусовщиков, которые роились вокруг него круглые сутки, образуя гудящее облако, как вокруг коровьей лепешки. Даже когда он спал, в палатке с ним находилось десять или около того мужиков, стерегущих его покой, как верные псы.
— Значит, надо ядом, — сказал я через некоторое время. — Другого пути нет.
— А вот огонь, — сказал Пифон. — Мы можем поджечь его шатер.
— Не, — покачал я головой. — Его же сразу вытащат. Яд. Кинуть что-нибудь в гороховый суп. Можно убить сразу всех их.
Пифон нахмурился.
— Не уверен, что мы должны это делать, — сказал он. — Александра — да, но травить всю свиту...
— А что такого, — сказал я. — Они же все македонцы.
— Я тоже македонец, — заметил Пифон.