Александр у края света
Шрифт:
— Завязывай с этим, — говорит он.
— Извини? — отвечает Александр с туповатым видом.
— Говорил я вам, не надо было угощать его арбузом, — говорит Клит, качая головой. Все хохочут.
Кроме меня, конечно. Ну, ты понимаешь, почему; Пифон, однако же, будучи несчастным македонцем, не мог взять в толк, почему это меня так тревожило.
— Это афинское, — сказал я. — Ты не поймешь.
— Так объясни, — сказал он.
Я пожал плечами и поворошил костер.
— Так афиняне почитают богов, — сказал я. — Мы потешаемся над
Брови Пифона полезли на лоб.
— Да поди ты, — сказал он.
— Честное слово. Так обычно начинаются комедии: жрецы и прихожане насмехаются над богом. Это наш способ выказывать любовь к нему, которая гораздо важнее веры.
— Странный вы народ, афиняне, — сказал Пифон.
— Многие так думают, — признал я. — Они называют это святотатством, на что мы совершенно обоснованно возражаем, что святотатство — это считать, будто у бога нет чувства юмора. Каковое чувство, — добавил я, — у них совершенно определенно наличествует. Посмотри только на способ, каким люди размножаются и удаляют отходы из своих тел, и скажи мне, что у богов нет чувства юмора. Весьма неразвитое, если не сказать извращенное, но никто не совершенен.
Пифон немного над этим поразмыслил.
— Ладно, — сказал он, — я вижу, что тебя беспокоит, но ты же афинян. Но Александр-то нет — он македонец.
Я кивнул.
— Но вырос он афинянином во всем. Образованным афинянином. Знакомым с афинской драматургией. Ни секунды не сомневаюсь, что он воспринимает все в точности, как я. И это меня пугает. Эти шуточки ничуть не лучше обыкновения египтян при виде его валиться мордой вниз. Хуже даже. Египтяне всего лишь забавные иностранцы; шутки шутят греки.
Пифон глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул.
— Хорошо, — сказал он, — понимаю, почему ты встревожен. Но это же ничего не меняет, так ведь? В смысле, если уж мы собирались убить его, когда он был относительно разумен, то теперь, когда он свихнулся, мы обязаны убить его еще больше. Ну, то есть, — добавил он, — ты понял, что я хотел сказать.
— Разумеется, — сказал я. — Но вот мы опять сидим и болтаем, ничего не делая.
— Что бы это значило?
— О, да брось, Пифон. Это значит, что я не понимаю, чего мы ждем? У нас есть ядовитый мед, лучшего времени не будет. Почему бы уже не сделать дело?
Он несколько раз быстро моргнул.
— Что, прямо сейчас?
Я пожал плечами.
— Почему бы и нет?
Он потер лицо ладонями, как будто пытаясь отогнать дремоту.
— Ладно, — сказал он.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Хорошо.
Меня пробил озноб.
— Тебе не кажется, что мы могли бы...
— Что? — Пифон взглянул на меня. — Ты только что сказал, что мы должны сделать это сейчас. Только что сказал.
Я покачал головой.
— Я не так сказал, — ответил я. — Я сказал, что не вижу причин, почему бы не сделать этого сейчас. И это не означает, что их нет.
Пифон
— Я запутался, — сказал он.
Я встал, прошелся туда-сюда и снова уселся.
— Давай взглянем правде в лицо, — сказал я. — Мы не очень для этого подходим. Недавно мы чуть не уссались, придумывая, что нам сделать с дохлым верблюдом. А теперь ты говоришь, что мы должны уничтожить царя Македонии и половину его двора.
— Ты передумал, — сказал Пифон. — Испугался.
— Да ни хрена.
— А вот и хрена.
— Ну да, конечно, я испугался, — сказал я. — Если б я не боялся, то был бы еще безумнее его. Страх — драгоценный дар богов, который позволяет нам избегать идиотских поступков ради выживания.
Пифон кивнул.
— Совершенно верно, — сказал он. — Но весь смысл убийства Александра заключается в том, чтобы он перестал убивать нас. Ты можешь назвать это более высоким уровнем страха.
Я плюхнулся на стул.
— Ты прав, — сказал я. — Ну, не знаю. Возможно, мы либо должны сделать это сейчас же, либо не делать вовсе.
— Другой разговор, — сказал довольный Пифон. — В конце концов, что с нами может случиться в самом худшем случае?
— Ты серьезно? — спросил я. — Нас поймают и подвергнут самым ужасным пытками, пока не умрем.
— Ладно, — сказал Пифон. — А если мы этого не сделаем, если мы мы упустим эту возможность — например, армия выступит в поход и не мы сможем уже до него добраться, что тогда? Нас могут убить в битве, или мы можем умереть медленной смертью от ран или отравления крови или от какой-нибудь ужасной болезни; или нас могут поймать персы и бросить связанными в пустыне или...
— Ох, заткнись, ради всех богов, — сказал я. — Никакого проку с тебя.
— Я просто сказал, — ответил Пифон. — Невозможно предсказать, что случится, так какой смысл на этот счет беспокоиться? Только себе хуже делаем.
Я немного подумал.
— Значит, ты хочешь сказать, — сказал я, — нам следует сделать это сейчас. Прямо сейчас.
— Да.
Я вздохнул.
— Хорошо, — сказал я.
— Ты сделаешь это?
— Разве я не сказал только что?
— Конечно. Ладно, давай сделаем это.
— Хорошо.
Мы оба встали, слегка покачиваясь, но это от лекарства, от него иногда покачивает, если резко встать.
— Мед, — сказал я. — Куда ты его дел?
— На склад, конечно, — сказал он. — Ты же не думаешь, что следовало оставить его у себя?
— Почему нет?
— Если меня поймают с двенадцатью амфорами отравленного меда и спросят, что я собирался с ним делать, я замаюсь отвечать, — объяснил он довольно логично. — Поэтому я положил их на складе вместе с остальными, подальше, чтобы никому не навредить. Теперь, если кто-нибудь спросит, я не при чем.
Я нахмурился.
— Одно маленькое замечание, — сказал я. — Как мы теперь, твою мать, узнаем, в каких амфорах яд? Сунем палец и оближем?
У него сделался обиженный вид.