Александр у края света
Шрифт:
Бывало, могучие мужи умирали и из-за меньшего.
Но я не могучий муж, а посему просто уселся, прислонившись спиной к стволу этого великолепного дерева, опустил шляпу на глаза и сказал:
— Военная история.
Никто не произнес ни слова. Я досчитал в уме до двадцати.
— Хорошо, — сказал я. — Вот вам одна военная история. Ификрат из Афин, друг моего отца, как-то разбил лагерь в посреди дружественной территории. Он приказал своим людям выкопать ров и окружить лагерь частоколом. — К чему это? — спросили его. — Никто не нападет на нас здесь. —
После короткого, вежливого молчания кто-то спросил:
— Твой отец правда знал Ификрата?
Это меня поразило. Об Ификрате у меня было самое смутное представление — невысокий неряшливый человечек, который однажды отобедал у нас, оскорбил флейтистку действием и заснул лицом в тарелке с подкопченным угрем... но это ужасное дитя было определенно гораздо глубже осведомлено о карьере этого великого человека, чем я.
— Да, — ответил я. — А теперь может ли кто-нибудь назвать три причины, по которым финикийские колонисты из Карфагена разобьют наголову финикийцев из Финикии, если между ними случится война?
На сей раз молчание было долгим; все смотрели на Александра, а тот думал.
— Ты, — сказал я, указав на узколицего мальчика, сидящего справа. — Есть идеи?
Парень опешил, но быстро пришел в себя.
— Карфагеняне наберут наемников, — сказал он. — Наемники воюют за деньги, а не за честь, и дерутся, чтобы побеждать.
Я кивнул.
— Верно. Ты — Гефестион, так? — ты что думаешь?
Гефестион потер кончик носа тыльной стороной ладони.
— Карфагеняне много раз воевали с греками, — сказал он. — А финикийцы из Тира — нет, поэтому у них не было возможностей и поводов учиться.
— Хорошо, — сказал я. — Александр, какова третья причина?
Александр посмотрел на меня, прежде чем ответить.
— Если бы между Карфагеном и Тиром началась война, — сказал он, — то Тир воевал бы для того, чтобы установить свою власть над бывшей колонией, а Карфаген бился бы за свою свободу. Карфагеняне сражались бы яростнее, потому что им больше терять.
Я опять кивнул.
— Это хороший ответ, — сказал я. — Но он противоречит тому, что твой друг только что сказал о наемниках. Ты с ним не согласен?
Александр посмотрел вверх и снова опустил глаза.
— Я согласен, — сказал он. — Но командовали бы все равно карфагеняне, даже если бы все воины были наемниками. Дай обученным, опытным воинам непреклонных военачальников — и ты скорее всего победишь.
Я выпрямился.
— Это хорошо сказано, — заметил я. — Вы явно уже знаете основы. Но могу поручиться, что чего вы не знаете, так это главного секрета военной истории; а не знаете вы его потому, что хотя он известен всем успешным военачальникам, никто из них никогда о нем даже не упоминал. Даже собственным братьям, возлюбленным и сыновьям. Хотите узнать этот секрет?
На сей раз
— Да, если можно.
— Ладно, слушайте внимательно. — Я дождался, пока все они не уставились на меня. — Секрет таков. Девяносто девять из каждых ста битв проигрывается побежденным, а не выигрываются победителем. Девяносто девять битв заканчиваются так, как они заканчиваются, потому что один из командиров совершает ужасную ошибку, которая стоит ему победы, а тысячам его воинов — жизни. Вот назовите мне какое угодно сражение и я докажу вам, что я прав.
— Платеи, — сказал кто-то.
— Делий, — сказал Филота.
— Марафон.
— Сражение, когда Брасид был окружен в Фессалии.
По счастливому случаю — а также потому, что это правило, которое не я придумал, было истинным — мне удалось в каждом случае отстоять свою точку зрения. Это весьма впечатлило моих учеников. Меня это тоже впечатлило — я никогда раньше на эту тему не раздумывал. Кроме того, по чистой случайности я прочитал о сражении Брасида в Фессалии не далее как прошлой ночью в книге Фукидида, о которой упоминал чуть раньше. Книга эта первый раз попала мне в руки, и она-то, видимо, и навела меня на эту идею.
После того, как мы обстоятельно обсудили ее, Александр перешел в контрнаступление.
— Это неплохое замечание, — сказал он. — Но чем хорош военачальник, который так боится совершить большую ошибку, что командует нерешительно и все время перестраховывается? Он не выиграет ни одной битвы.
— Согласен, — ответил я. — Это и будет его большая ошибка. Есть разница между знанием, что не стоит прыгать с корабля с привязанным к ногам камнем, и нежеланием вообще подниматься на борт из опасения, что тебе привяжут камень к ногам и перекинут через планширь.
Александр нахмурился.
— Но что, если это сотая битва, а военачальник, с которым ты сражаешься, не сделает ни одной глупой ошибки? Что тогда?
— Вероятно, ты проиграешь, — сказал я.
— Но если я тоже не стану совершать ошибок, то что произойдет?
Я пожал плечами.
— Вы будете сражаться, пока не наступит ночь или не пойдет дождь, — ответил я. — Или пока твоим или его воинам все это не надоест и они не разбегутся. Так заканчиваются девять из десяти каждых последних сражений из сотни.
— Понятно, — сказал Александр с сомнением. — То есть ты, в общем, предлагаешь положиться на удачу?
Я покачал головой.
— Вовсе нет. Удача на войне подобна богам. Никогда, никогда не верь в удачу; достаточно знать, что она существует, вот и все.
Другими словами, я отчаянно барахтался, смертельно рискуя быть разоблаченным как пустомеля и мошенник. К счастью, прежде чем кто-то из этих умных и восприимчивых юношей принялся разбирать мою логику на части, появился Леонид с огромным свитком подмышкой, чтобы преподавать им Гомера, и я смог отступить в полном порядке, оставив ошибочное впечатление, что они научились чему-то, чего не знали и без меня.