Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»
Шрифт:
Но ведь опять концы с концами не сходятся. Конечно, всем, а не только контрразведчикам, к тому времени было ясно, что Александр Николаевич надежно противостоит «консервативным силам» — это с особой четкостью проявилось в истории со статьей Нины Андреевой. Что же касается таинственного «американского представителя», то поди проверь — был такой на самом деле или все это придумано на Лубянке?
Тем не менее информация на Лубянке была расценена как серьезная, и Владимир Александрович решил предпринять следующие шаги. А для начала заглянул за советом к заведующему Общим отделом ЦК В. И. Болдину. Валерий Иванович, выслушав главу секретного ведомства, согласился, что поскольку речь идет о высших интересах национальной безопасности, то надо опять идти к Горбачеву.
Дальше я предоставлю слово самому В. А. Крючкову — эту версию последующих событий он в той или иной форме тиражировал затем в своих мемуарах, статьях и интервью.
До сих пор хорошо помню свою беседу с Горбачевым. Я показал ему информацию — агентурные сообщения, откровенно поделился опасениями, подчеркнул необходимость тщательной и срочной проверки.
Нужно было видеть состояние Михаила Сергеевича! Он был в полном смятении, никак не мог совладать со своими чувствами. Немного придя в себя, он спросил, насколько достоверной можно считать полученную информацию.
Я ответил, что источник, сообщивший ее нам, абсолютно надежен, но объект информации настолько неординарен, что весь материал нуждается еще в одной контрольной проверке. При этом я рассказал, что каналы и способы проведения необходимых проверочных мероприятий в данном случае имеются, и притом весьма эффективные, и всю работу можно будет провести в сжатые сроки.
Горбачев долго молча ходил по кабинету. «Неужели это Колумбийский университет, неужели это старое?!» — вдруг вырвалось у него.
Спустя какое-то время Михаил Сергеевич взял себя в руки и, как всегда в таких случаях, начал искать не решение возникшей проблемы, а думать, как уйти от нее. «Возможно, с тех пор Яковлев вообще ничего для них не делал, — заглядывая мне в глаза, лепетал он, — сам видишь, они недовольны его работой, поэтому и хотят, чтобы он ее активизировал».
Видя всю нелепость таких рассуждений, он снова надолго замолчал, о чем-то напряженно размышляя. «Слушай, — выпалил он вдруг с облегчением, — поговори сам напрямую с Яковлевым, посмотрим, что он тебе на это скажет». Признаюсь, я ожидал чего угодно, только не такого поворота. Собираясь к Горбачеву, я заранее предполагал, что он будет увиливать, что ни на какое решение не отважится, а предложит, к примеру, подождать и посмотреть, что будет дальше, не поступят ли дополнительные сведения. Но чтобы все это «вывалить» самому Яковлеву!
Я попытался сопротивляться, отвечал, что такого в практике еще не было, мы же просто предупредим Яковлева, и на этом дело закончится, до истины так никогда и не докопаемся.
Горбачев слушал мои возражения рассеянно, и я понял, что решение он уже принял. Было совершенно очевидно, что в случае отказа поговорить с Яковлевым Горбачев предупредит его сам.
Я зашел к Болдину и подробно поведал ему о своей беседе с Горбачевым. После некоторого раздумья Валерий Иванович посоветовал мне не очень переживать, невесело подытожив при этом: «Горбачев по Яковлеву все равно ничего предпринимать не будет».
Мы условились с Болдиным устроить под благовидным предлогом встречу втроем, в ходе которой Валерий Иванович на короткое время оставит меня наедине с Яковлевым для разговора с глазу на глаз. Так и поступили. Как только мы оказались вдвоем, я сказал Яковлеву, что у меня есть одна неприятная информация, с содержанием которой я решил его ознакомить. Вкратце изложив Александру Николаевичу суть дела, я стал внимательно наблюдать за его реакцией.
Вид у Яковлева, надо сказать, был неважнецкий, он был явно растерян и ничего не мог выдавить из себя в ответ, только тяжело вздыхал.
Я тоже молчал. Так мы и просидели до возвращения Болдина, не проронив ни слова по существу. Я понял, что Яковлев просто не знает, что сказать в ответ, судя по всему, для него весь этот разговор явился полной неожиданностью. Значит, Горбачев, подумал я, решил не торопить события и не предупредил заранее своего протеже. В этой ситуации оставалось только ждать продолжения всей этой истории.
Разумеется, о состоявшемся разговоре и его особенностях я тут же доложил Горбачеву. В ответ — все то же гробовое молчание.
Прошел день, неделя, месяц, а Яковлев все никак не затевал разговора на эту тему ни со мной, ни, со слов Горбачева, с самим Президентом, хотя и общался с ним ежедневно. Тогда я спросил у Михаила Сергеевича, что делать, может быть, провести проверку? Но Горбачев «добро» на проверку сигнала так и не дал, посоветовав вместо этого поговорить с Яковлевым еще раз. Мне оставалось только подчиниться.
Я поехал в ЦК КПСС к Яковлеву с каким-то сравнительно небольшим вопросом и попутно поинтересовался у Александра Николаевича, не говорил ли он с кем-либо, в частности с Горбачевым, о нашей недавней беседе. «Вопрос серьезный, — заметил я, — мало ли что может быть». В ответ услышал лишь тихо произнесенное: «Нет».
Ну а что Президент СССР? Он опять промолчал, когда я докладывал ему о своем повторном разговоре с Яковлевым. На том дело и кончилось — молчал Горбачев, молчал Яковлев, а я еще надеялся, что Президент рано или поздно одумается и разрешит наконец предпринять необходимые меры…
Вскоре А. Яковлев ушел из аппарата ЦК партии и был назначен руководителем группы консультантов при Президенте. Правда, в созданный при Президенте СССР Совет безопасности, не знаю уж по какой причине, Яковлев не вошел (хотя после августа 1991 года стал его членом), но даже на своем новом посту он все равно был допущен ко всем государственным секретам. И отношения между Горбачевым и Яковлевым не претерпели никаких изменений, они по-прежнему отличались сердечностью и высокой степенью доверительности…
А «щекотливый» вопрос о возможном сотрудничестве Яковлева с американскими спецслужбами так и повис в воздухе, его больше никто — ни он, ни Горбачев — в беседах со мной никогда не затрагивал [399] .
399
Там же.
Это, повторяю, утверждения самого В. А. Крючкова. Теперь обратимся к тем же событиям, но только в изложении А. Н. Яковлева и других действующих лиц.
Итак, Владимир Александрович получил вожделенный пост начальника одной из самых могущественных секретных служб мира. И — судя по всему — начал втихую разрабатывать своего «друга» как иностранного агента.
Но при этом — вот что удивительно — продолжал оказывать ему знаки внимания и почтения.
Это, в частности, подтвердил в интервью со мной личный секретарь Яковлева, работавший с ним с 1985-го по 2002 год, Станислав Константинович Александров:
Крючков продолжал регулярно появляться у нас на Старой площади. Приносил Яковлеву видеокассеты со всякими американскими фильмами. Всегда, войдя в приемную, интересовался: «Как там наш дорогой Александр Николаевич? Настроение? Самочувствие?»
Это верно, что он даже предлагал Яковлеву «дружить домами». И за грибами они в сопровождении жен вместе ездили, и в баню ходили. Яковлеву однажды Горбачев позвонил (а Михаил Сергеевич зорко отслеживал всех своих соратников), говорит: «Знаю, что ты там опять с Крючковым уединился. Задумали что-то против меня?» Вроде бы в шутку было сказано, но звоночек прозвенел.
Почему эти обхаживания не прекратились, когда Крючков уже получил не без помощи Яковлева должность председателя КГБ? Видимо, теперь Владимир Александрович уже вел самую настоящую разработку «американского шпиона», пытался своим путем во что бы то ни стало раздобыть компрометирующие материалы на Яковлева.
Конечно, верить Крючкову нельзя. Он был нечист на руку. Очень конъюнктурен. Всегда — интриги, игра, расклады… [400]
400
Александров С. К., интервью автору.
Делая своего «друга» американским агентом, Крючков одним выстрелом убивал сразу нескольких зайцев.
Во-первых, он, не будучи, разумеется, никаким демократом, а оставаясь как раз замшелым большевиком, набирал очки в среде подобных. Амбиции у Крючкова, как вскоре выяснится, были большими, недаром именно он стал одним из главных заговорщиков в августе 1991-го.
Во-вторых, являясь кадровым чекистом, верным продолжателем традиций лубянского ведомства, Крючков свято верил, что если не все, то большинство бед его страны объясняются коварством внешнего врага. Всякое проявление инакомыслия расценивалось им как результат действий спецслужб противника. Яковлев с его нескрываемым либерализмом, его демократическими воззрениями, а теперь еще и с его симпатиями к рыночной экономике по всем статьям годился в «американские шпионы» и «предатели».
Принимал во внимание Крючков еще и то, что в ЦК, как, впрочем, и во всякой крупной структуре, существовали свои аппаратные игры, процветали интриганство и доносительство. Если и не знал точно, то догадывался о том, как ревниво относится Михаил Сергеевич Горбачев к популярности своего соратника, как внимательно отслеживает выпавшие ему аплодисменты, его интервью отечественным и зарубежным корреспондентам, его негласный рейтинг в стране и за рубежом.
Крючков — маленький человек. И по росту, и по характеру. Но при этом он человек с большими комплексами. Разумеется, он не мог простить Яковлеву того, что именно Александр Николаевич продвинул его на пост главы КГБ, ввел в ареопаг «небожителей». Редко чиновники такого уровня остаются благодарны своим благодетелям, куда чаще они начинают тайную или явную войну против тех, кто их возвысил. Так уж устроен этот мир…
Историк Рой Медведев. [ТАСС]
И была у Крючкова еще одна причина — можно назвать ее чисто ведомственной. Располагая фактически неограниченными возможностями знать подноготную любого человека, изучать не только его действия и слова, но даже мысли, Владимир Александрович был осведомлен о том, что член Политбюро с давних пор не любит его контору, а с недавних пор открыто об этом говорит.
Чекисты такое не прощают.
Опять предоставлю слово С. К. Александрову:
С КГБ у шефа отношения всегда были напряженными. Это началось еще со времен Канады. Он дружил с Трюдо, часто встречался с ним, подолгу беседовал. По существовавшей тогда практике такие контакты можно было поддерживать только с позволения московских инстанций — МИДа, КГБ. Испрашивать разрешение, а после встреч подробно отписываться: о чем говорили. Да еще и давать характеристики своим собеседникам. Яковлев же с самого начала эти правила стал игнорировать. И это вызвало понятную реакцию — на него посыпались жалобы от сотрудников КГБ, которые работали под крышей посольства.
Еще один эпизод был связан с закупкой зерна в Канаде. Там что-то долго волокитилось, были явно коррупционные нарушения. Александр Николаевич все это разрулил, чем вызвал к себе ненависть со стороны тех, кто кормился возле той сделки. Возможно, ненароком затронул и бизнес-интересы сотрудников наших славных органов.
В Канаде у него окрепла нелюбовь к той части комитетчиков, которые занимались не разведкой, а следили за своими. Слушали телефоны, контролировали почту [401] .
401
Там же.
И другие мои собеседники из числа лиц, приближенных к Александру Николаевичу, тоже подтверждали: «Не любил „контору“. Жестко критиковал Андропова».
Да, насчет Андропова — чистая правда. Еще когда многие, даже вполне интеллигентные и неглупые люди хранили какие-то иллюзии в отношении Юрия Владимировича, Яковлев клеймил его как хитрого и коварного человека, законченного ортодокса, беспощадно искоренявшего всякое инакомыслие.
Характерно в этом отношении его письмо историку Рою Медведеву, который послал Яковлеву свою рукопись книги об Андропове:
Дорогой Рой Александрович!
Полагаю, что взаимное доверие позволяет мне откровенно выразить свои сугубо субъективные заметки по поводу Вашей рукописи.
1. Не берусь судить о достоверности фактологии. Но складывается впечатление, что в этом отношении рукопись бедна фактами и сильно зависит в этом отношении от написанных ранее работ.
Хотелось бы больше анализа времени, а главное — авторских оценок. Резкий контраст между впечатлением, которое рукопись оставляет в процессе чтения, и концовкой, где автор как бы спохватывается и обдает своего героя, а с ним и читателя, холодным душем. Но даже и тут суммарные оценки высказываются чужой цитатой, с которой автор вроде бы боится и соглашаться, но и спорить.
2. На мой взгляд (возможно, я не прав), работа недостаточно критична в отношении самого Андропова. Возможно, он был действительно идеален — но надо бы читателю это как-то показать и доказать на материале, на фактах. Всего этого нет, подозреваю, еще и потому, что любой анализ и любая рациональная оценка — самые проандроповские — неизбежно «взрывали» бы изнутри общепринятую легенду.
Для кого Андропов выглядит столь привлекательным? Для меня лично как для автора? — Пожалуйста, но надо тогда признать свою предрасположенность к человеку. Для страны, для партии, для каких-то определенных сил? — Здесь уже нужна аргументация. Любая, какая угодно, по усмотрению автора, но аргументация.
3. Автор находится под впечатлением той легенды об Андропове, которая получила широкое хождение в обществе.
Вспоминается сделанный фильм об Андропове вскоре после его смерти. Главное «действующее лицо» там — капот ЗИЛа, полфильма катающегося от Кремля до Дзержинки и обратно. Прекрасный зрительный образ при полном отсутствии материала даже для самой краткой биографии. И тем самым благодатное поле для мифотворчества.
Легенда гласит: новый руководитель, интеллигент и умница, требовательный и внешне сдержанный, жесткий, но притом и демократичный, даже по-своему обаятельный человек и руководитель, вырвал бы нашу страну из застоя, если бы только успел осуществить задуманное. Но не успел: поздно пришел к власти и с разрушенным здоровьем. В целом Вы разделяете этот взгляд.
О личных качествах Андропова судить не берусь. Но не стоит ли задуматься: личные качества на каком фоне? Ведь столь бездарного во всех отношениях человеческого материала, как наше руководство рубежа 70-х и 80-х годов, — еще поискать бы надо. На этом фоне нетрудно выделиться в лучшую сторону. А если точка отсчета какая-то иная? То какая? Но гораздо существеннее иное. Где, собственно, доказательства, что Андропов хотел бы провести какие бы то ни было реформы в стране? И какие именно? Не принимаем ли мы здесь желаемое за действительное?
4. Откуда взялась эта легенда об Андропове, и что она, собственно, отражает, чем питается? Размышления на этот счет могли бы составить одну из самых интересных глав рукописи.
Истоки легенды, несомненно, — в той талантливой консультативной группе, что была создана Андроповым и поддерживалась им на протяжении длительного времени. Но зачем она была создана, какие функции объективно выполняла не только в аппарате ЦК КПСС, но и по отношению к обществу, особенно к интеллигенции, — обо всем этом автор не говорит.
Другой исток легенды — общественные ожидания перемен. И с точки зрения личности у руля, и в плане наведения элементарного порядка и ответственности, и в более широкой перспективе поворота общества с пути скатывания под уклон, по которому оно целеустремленно и для всех думающих людей очевидно шло с конца 60-х годов. При этом общество понимало, что реальный выбор может быть только из круга Политбюро, и искало здесь новые лица по принципу «наименьшего зла». Но все же новый руководитель неправомерно наделялся в глазах общественного мнения обилием всяких позитивных качеств и намерений только на том основании, что он — новый. Порассуждать бы здесь об иррационализме нашего общественного сознания…
Третий источник — искренняя и сильная тоска немалой части общества по «сильной руке». Эти люди приветствовали приход и первые меры Андропова откровенно и заинтересованно. И сам по себе этот факт должен был бы заставить остальных о многом задуматься. Задолго до того, как мы узнали имена нынешних полковников. Политический портрет нуждается в таком анализе.
5. Но были в обществе и иные настроения, и иная реакция на приход и первые действия Андропова:
— КГБ берет реванш за то, что было сделано в отношении Берии; он окончательно поставил под свой контроль партию и открыто берет всю полноту власти в стране;
— вместо «размазни-сталиниста» Брежнева приходит «сталинист» убежденный, компетентный, дееспособный (и меры по «наведению порядка» убеждали в этом);
— страна стоит на пороге новой массовой инквизиции. Преследования диссидентов — не «тормозной путь» машины сталинских репрессий, а репетиция грядущей интеллектуальной, идеологической инквизиции.
Не берусь судить, насколько распространены и обоснованы политически были тогда подобные настроения. Но они были, притом и в центре, и на периферии. И по-своему тоже дополняют портрет как Андропова, так и общества.
6. Коль скоро поставлен вопрос о политическом портрете, никуда не уйти от вопроса: была ли, есть ли правая альтернатива перестройке?
Попытка выехать только за счет большей жесткости и требовательности, наведения по-казарменному понятого порядка — что, собственно, и начал реально делать Андропов и за рамки чего он не вышел ни практически, ни, на мой взгляд, интеллектуально.
«Дальнейшее совершенствование развитого социализма», то есть более или менее широкий круг оправданных, целесообразных, но в общем-то частных мер некардинального характера. В сочетании с попытками первого рода или же без них.
Некий либерализм, идущий и теоретически, и практически, во всех или многих отношениях, дальше такого «совершенствования», но все же не осмеливающийся сам, по собственной инициативе и ответственности, дойти до идей перестройки, как мы ее знаем ныне.
Первое было бы реакцией, второе — консерватизмом, третье — либеральным консерватизмом. Но все эти варианты были в принципе возможны после Брежнева. Не сняты они и сегодня. Легенда об Андропове укрепляет их шансы, причем делает это при помощи иррационального, некритического, отдавая фактический приоритет эмоциям и предрасположенностям, а не трезвому политическому анализу. Право автора делать любые допущения и выводы, но хотелось бы, чтобы это были все же выводы, на худой конец декларация своих позиций и убеждений.
7. Для политического портрета в рукописи отсутствуют совершенно необходимые вещи. С кем и против кого мог бы быть Андропов-лидер, если бы здоровье позволило ему полноценно руководить хотя бы 4–5 лет? На кого он стал бы опираться и лично, и в проведении своей политики? Кто — кроме жуликов, конечно, — оказался бы в числе его оппонентов и противников? Как его идеи и подходы соотносились бы с теми идеями, что уже заявили о себе к этому времени и в нашем обществе, и в мире: в соцсодружестве, Китае, комдвижении, на Западе, в развивающихся странах?
И если по всем этим вопросам мы не можем сказать сегодня ничего определенного просто потому, что нет для этого фактов, оснований, материалов, — достоверен ли такой политический портрет? Нет ли резона предположить иное: стране нашей необыкновенно повезло, что волей судьбы она была избавлена от нескольких лет активного, нажимного правления человека вчерашнего дня? И если такой человек в чисто личном плане чем-то незауряден, ярок, своеобычен, то ведь эти качества делают его как политика еще более опасным в конкретных условиях нашей страны.
Прошу Вас, Рой Александрович, рассматривать эти страницы всего лишь как мою сугубо личную попытку понять то и наше время.
С искренним уважением
11.1.91
А. Яковлев [402]
402
ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 2. Д. 512.