Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»
Шрифт:
Так был ли дым без огня? Зачем глава одной из самых могущественных спецслужб мира старательно лепил из своего «друга» образ «агента влияния» и заговорщика? Отчего Горбачев не вступился за Яковлева? Почему в какой-то момент Яковлев решил судиться по этому поводу с Крючковым и даже нанял для этой цели адвоката, но затем внезапно сдал назад, отозвал свой иск?
Ответить на эти вопросы со всей определенностью сейчас невозможно. Как сказал мне С. К. Александров, секретарь Александра Николаевича, работавший с ним почти семнадцать лет, «точку ставить рано, слишком много вопросов остается, и только время все справедливо расставит по своим местам».
И все же, основываясь на доступных документах из архивов, воспоминаниях участников тех событий, интервью с живыми свидетелями, можно сделать некоторые выводы.
По всей видимости, вся эта «информация из надежных источников», о которой говорил и писал В. А. Крючков, высосана из пальца. В ходе прокурорского расследования 1992 года руководство Службы внешней разведки создало специальную комиссию, которая получила доступ к соответствующим архивам и затем вынесла вердикт: никаких документов или фактов в пользу утверждения бывшего председателя КГБ выявлено не было.
18 июня 1993 года уголовное дело, возбужденное в отношении А. Н. Яковлева, было прекращено «в связи с отсутствием события преступления» [413] .
Крючков, являясь по сути кондовым партийно-советским ортодоксом, плотью той системы, против которой боролся его антипод Яковлев, в своем противостоянии с реформаторами и в своем желании оставить завоевания социализма в их прежнем виде, пошел испытанным путем — тем, который использовали прежние хозяева Лубянки. Приклеить оппоненту ярлык шпиона, врага государства, пособника американских хозяев — это почти всегда срабатывало на сто процентов.
413
Уголовное дело № 18/92601 — прекратить // Известия. 1993. 8 июля.
Трудно сказать, как далеко зашел бы в этом деле председатель КГБ, победи путчисты в августе 1991 года. Вся наша судебная практика говорит о том, что дела, инициированные спецслужбами, за редчайшими исключениями, всегда приводят подозреваемых за решетку. При Сталине — гарантированный смертный приговор, позже и сейчас — длительные лагерные сроки.
18 августа 1991 года, за день до начала знаменитого «августовского путча», В. А. Крючков провел совещание с руководителями подразделений центрального аппарата КГБ СССР.
В конце совещания Крючков достал список с фамилиями лиц, активно влияющих на формирование общественного мнения. В списке было около 75 фамилий, среди них — Яковлев, Шеварднадзе и др. Объяснил несколько вариантов «работы» с ними: беседы, отобрание у них подписок о невыезде или задержание. Крючков поручил организовать слежку за этими лицами на случай их задержания силами сотрудников 7-го управления и управления «З». Председатель КГБ заявил, что задержанных необходимо передавать в комендатуру, т. к. военные уже определили места их содержания (на территории воинской части, расположенной в поселке Медвежьи Озера).
Был у Владимира Александровича и еще один сугубо личный мотив убрать со сцены Александра Николаевича. Поднаторев в аппаратных играх, многие годы наблюдая за той атмосферой, которая существовала «наверху», он умело вбивал клин в отношения между главой государства и его ближайшим соратником. Сначала любой ценой нейтрализовать Яковлева, затем найти повод для того, чтобы свалить Горбачева… Не факт, что сам Крючков метил на место главного советского руководителя, однако «контора» свое дело знала…
Председателю КГБ не откажешь в последовательности и коварстве. Сначала он втерся в доверие к «агенту влияния», затем, разобравшись в хитросплетениях кремлевской политики, попросил своего «друга Сашу», чтобы тот познакомил его с Валерием Болдиным. Причем не просто попросил, а буквально умолял Александра Николаевича свести его с руководителем Общего отдела ЦК, объясняя это тем, что именно через Болдина к президенту и генсеку попадают все самые важные бумаги, а он, Крючков, иногда хотел бы некоторые документы показывать Горбачеву напрямую, минуя Чебрикова.
И Яковлев не удержался, свел главного разведчика с одним из самых доверенных лиц в окружении Михаила Сергеевича. А чекист «в благодарность» стал тут же стучать на своего благодетеля.
К сожалению, я не устоял и переговорил с Валерием Болдиным. Он отнесся к этой просьбе еще подозрительнее, чем я, длительное время уклонялся от неофициальных встреч. Но под натиском «улыбок вечной преданности», с которыми Крючков смотрел на Болдина на официальных совещаниях, тоже сдался. С этого момента Крючков ко мне интерес потерял, переключился на Болдина. […]
Должен с горечью признаться, что я клюнул на эти крючковские спектакли с переодеваниями, попался на удочку холуйских заискиваний и кошачьих повадок. Это была моя самая грубая и непростительная кадровая ошибка периода Перестройки, за которую несу свою часть ответственности. Первый сигнал, что грубо ошибся, я получил на том пленуме ЦК, который избирал Крючкова в Политбюро. Когда Горбачев назвал его фамилию, раздались дружные аплодисменты. Били в ладоши выдвиженцы КГБ — секретари партийных комитетов разных уровней и рядовые члены ЦК.
Перед своим уходом на пенсию Виктор Чебриков сказал мне, как всегда, в очень спокойном тоне:
— Я знаю, что ты поддержал Крючкова, но запомни — это плохой человек, ты увидишь это. — Затем добавил слово из разряда характеризующих — что-то близкое к негодяю.
Уже после путча на выходе из Кремлевского Дворца съездов Чебриков догнал меня, похлопал по плечу и сказал:
— Ты помнишь, что я тебе говорил о Крючкове?
— Помню, Виктор Михайлович. Помню…
Мне было горько и стыдно [414] .
414
Яковлев А. Омут памяти.
Наконец, завершая эту «шпионскую» тему, предоставим слово лицам, хорошо знавшим А. Н. Яковлева и рассказавшим о нем автору книги.
В. К. Егоров (в 1991 году помощник президента СССР):
Я не согласен с тем, что Яковлев чей-то агент, что он сознательно работал на какие-то внешние силы. Это не так. Да, фигура очень неоднозначная, противоречивая, изломанная — это видно даже по тем воспоминаниям, которые Александр Николаевич написал и опубликовал. Но делать из него шпиона — значит уходить от правды, упрощать представление и об этом человеке, и о том времени, в котором он жил.
Мне кажется, что в основе его действий в годы перестройки лежит глубинный комплекс, идущий от военных лет. Яковлев — нарцисс, он родился для того, чтобы все окружающие любовались им, его умом, талантами, поступками. А тут — тяжелейшее ранение, инвалидность, хромота на всю оставшуюся жизнь. Вот эта «ущербность» и наложилась на формирование его характера, его мировоззрения. Он подсознательно мстил за нее.
Он абсолютный большевик — вот ключ к разгадке многих его поступков. Два полюса: на одном убежденный коммунист Лигачев, на другом абсолютный большевик Яковлев. Что для меня означает слово «большевик»? Это образ мышления и манера действий, которые предполагают любыми путями — даже самыми безнравственными — добиваться поставленных целей.
Да, объективно он в последние перестроечные годы работал на интересы США, но субъективно не был врагом.
Возможно, к нему лучше применить такой термин — «нереализованный большевик». Человек, который в конце жизни не верил никому и ничему [415] .
415
Егоров В. К., интервью автору.
О. И. Ожерельев (в 1991 году помощник президента СССР по экономике):
Колумбийский университет был, на мой взгляд, тем рубежом, с которого начались перемены. Молодой парень, из деревни, недавний фронтовик, вдруг попадает в американскую действительность. Где все благоухает. Где ему читают лекции самые знаменитые профессора. Где он может брать в библиотеке любые книги.
Завербовали его там или нет — я даже не хочу это обсуждать. Молодой человек, недавно перенесший ужасы войны, видевший жуть послевоенной русской деревни с ее голодом, холодом, лаптями, керосиновыми лампами, с ее крепостничеством, вдруг попадает совсем в другую жизнь. И как после этого мозги не поедут?
Думаю, первый надлом произошел уже тогда.
Я, будучи совсем зрелым человеком, работником ЦК, был командирован в Японию. В ту страну, которую американцы в 45-м размазали по стене, а теперь — культура, техника, развитие, темпы… Мы возвращались вместе с Примаковым и вот начали по этому поводу рассуждать: отчего мы живем так дремуче, а японцы так процветают? Согласились с тем — и это было на поверхности, — что наш ВПК съедает все ресурсы, мы тратим на него слишком много. По возвращении я приехал в ИМЭМО, где Примаков тогда был директором, и там подготовили записку Горбачеву о необходимости резкого сокращения расходов на военно-промышленные нужды. В качестве примера привели бессмысленность расходов на производство танков — их к тому времени у нас было безумное количество. Через день меня в цековском коридоре встречает зав. оборонным отделом: «Твою мать, чего ты лезешь не в свои дела? Хотя бы ко мне зашел перед тем, как Горбачеву писать». Чуть ли не с кулаками на меня кинулся [416] .
416
Ожерельев О. И., интервью автору.