Александровскiе кадеты
Шрифт:
Во-вторых, он у нашей классной дамы портмоне стащил, да так ловко! А в-третьих, Йоську кузен Валера знает. Только ты его Валерой не зови, не любит страшно. «Валериан, к вашим услугам», — передразнила Лиза, — «Имя даровано в честь римского императора, каковой прославлен многочисленными благодеяниями…» — получилось так похоже, что они с Федором дружно расхохотались.
— Да откуда ж кузен твой его знать может? — вторично подивился Фёдор. Йоська этот получался какая-то местная знаменитость — и Лиза о нём слыхала, и кузен Лизаветин его знает!
— Э!
— Тихо ты! — зашипел на неё Федя. — А кузен Валера, он… он…
— Ты только не говори никому, — потупилась Лиза. — Он же и впрямь кузен. Мамин племянник.
— Не скажу, — мрачно пообещал Федя. А потом не удержался и добавил: — И никакое оно не прогнившее! Самодержавие наше…
— Ну, конечно, нет! — горячо подхватила Лиза. — Это ж так… мама говорит — «кто в юности не мечтал изменить мир?..». Так не скажешь?
— Не скажу.
— Точно?
— Могила!
— Поклянись! — торжественно проговорила Лиза, соскакивая с качелей и глядя Федору в глаза. — Крест целуй!
Зеленые глаза у неё так и горели.
Федя повиновался. Расстегнул ворот, достал нательный золотой крестик.
— Клянусь, что буду молчать и в том крест святой целую! — трижды перекрестился и поднёс к губам тёплый металл.
— Вот и хорошо, — успокоилась Лиза. — А теперь пошли, сейчас чай подадут. С пирогами, а также с безе миндальным. Кухарка наша, Аксинья, мастерица безе печь. Любишь безе?..
Мама визитом осталась чрезвычайно довольна. Папа как ни прятался в кабинете, как ни возводил редуты с эскарпами и контрэскарпами из очень важных и срочных документов, а был принуждён к безоговорочной капитуляции и выслушиванию рассказа со всеми подробностями.
Федор уныло выслушал бесконечные славословия кузену Валериану, описания встреченных дам, их туалетов и всего прочего. Скучно и неинтересно. Вот совсем. Гораздо интереснее было — увидится ли он снова с Лизой?
Она могла б стать настоящим товарищем, хоть и девчонка.
А меж тем миновал июль, начался август. Приближались Федины день ангела и именины. Рынок заполнили местные хрусткие огурцы, всевозможнейшая ягода, и лесная, и садовая; битая дичь, сеголетки; клубника отходила, но везли её свежей с севера, как только умудрялись выращивать?..
Квартира приобретала жилой вид. Мама с неизбывным упорством расставляла вазы и книги, кружевные салфетки и прочее; Вера строила коварные планы захвата Фединой комнаты, «тебе ведь всё равно она скоро не нужна будет?». Надя была посажена «подтягивать языки» перед началом гимназического года.
Солонов-младший оказался на какое-то время предоставлен собственной судьбе и это было прекрасно. Можно было забраться с ногами в огромное старое кресло, которое «никуда не вмещалось!» и потому из гостиной оказалось отправлено в ссылку — заполнять угол Фединой комнаты — раскрывать толстый том «Мести «Кракена»», а там…
«— Къ повороту оверштагъ приготовиться!
— Есть, капитанъ!
Мелдонъ Харли пыхнулъ знаменитой на всь Mar Caribe трубкой. Трехпалая рука капитана «Кракена» лежала на эфес широкой абордажной сабли. — Шевелитесь, не то самъ отправлю всхъ и каждаго въ рундукъ Дэви Джонса!
— Да, да, капитанъ!
«Кракенъ» шелъ бейдевиндомъ праваго галса подъ всми парусами, уходя отъ королевской эскадры. Тяжело нагруженный, онъ не могъ оторваться отъ фрегатовъ сэра Уитчиборо; команда всё чаще поглядывала на капитана — пора уже было что-то предпринимать!..
— Ложимся на бейдевиндъ лваго галса. Вс бомъ-брамсели взять на гитовы и гордени, гафъ-топсель убрать!.. Стаксели между гротами спустить! Шевелитесь же, черти!
И для вящаго вразумленія команды, капитанъ выпалилъ въ воздухъ изъ огромнаго пистолета…»
Как же это было прекрасно: мчаться по лазурной глади далёких прекрасных Кариб, стоя за штурвалом верного, как смерть, «Кракена», прикидывая, когда вражий флагман окажется достаточно близко, чтобы решить дело одним решительным абордажем!..
— Федя! Хватит уже пялиться в книжку, иди погуляй! — заглядывала к нему мама. Слишком долгое чтение она не одобряла, особенно — «всяческих бандитских историй».
Федя вздохнул, отложил «Кракена», поплёлся к двери. Верно, вид он имел совсем несчастный, потому что мама вдруг расщедрилась, выдав ему двугривенный.
С каковым двугривенным Федя и был отпущен — пройтись до Соборной улицы, что от проспекта Павла Первого до городского собора. Там располагались все лучшие магазины, играл граммофон в «Кафе де Пари», и имелось там, в доме № 1, заведение купца Антонова под вывеской «Русская булочная». Кроме булок, подавали там отличный кофе — и турецкий, и гляссе, и всякий. Мороженое подавали тоже, самое разное. Вот туда-то Федя и направлялся, пребывая, понятное дело, в самом лучшем расположении духа.
Он поднимался по Елизаветинской улице, пересёк Багговутскую. Здесь начинались большие участки «старых дач», под раскидистыми кронами, с акациями вдоль фигурных заборов. Дворник в белом фартуке с ярко начищенной бляхой проводил Федора подозрительным взглядом — не задумал ли какую каверзу? — и вновь зашаркал метлой.
Но даже это получалось у него как-то… музыкально, что ли. Шрррр-шр! Шрррр-шр!
Федор завернул за угол, на Бомбардирскую (Лиза жила совсем рядом; эх, ну что им стоит столкнуться вот прямо сейчас?..), и —