Алена и Аспирин
Шрифт:
— Ты их боишься, что ли? — небрежно спросил Аспирин. — На пару с этим — боишься?
Алена молчала.
— А может, ты обозналась? И это вовсе другие?
Алена молчала. Аспирин попытался заглянуть ей в лицо; она отвернулась. Натруженные пальцы, все в заусеницах, вцепились в шоколадную медвежью шерсть.
Ей было страшно и гадко. Она пыталась преодолеть себя, и — на глазах Аспирина — не могла.
Он снова глянул на курящих пацанов. Перевел взгляд на Алену. Внутренне поморщился.
Зашагал через двор.
Мальчишки заметили его. Недоуменно уставились, переглянулись, но удрать не успели. А может, не захотели. Чего им удирать?
На ходу он так ничего и не придумал. Никаких слов. Просто подошел и взял обоих «за шкирки».
Один рванулся и вырвался, но другого Аспирин перехватил уже двумя руками, покрепче.
— Ты че? Ты че?
— Я тебе сейчас объясню, «че», — слова возникали сами собой. Внутреннее брезгливое оцепенение сменялось азартом возмездия. — Сейчас в милицию пойдем. Ограбление и попытка изнасилования. Тебе четырнадцать есть? Сядешь…
— Да ты че!
Тот, что был свободен, отбежал в сторону. Тот, кого держал Аспирин, забился уже не на шутку; Аспирин ухитрился завернуть ему руку за спину. Скрутить гаденыша оказалось неожиданно приятно: наверное, так звереет от запаха жертвы самый милый одомашненный хищник.
— Дядя, ты че! Какое ограбле… какое изнаси…
— А в подъезде, месяц назад! Тебя одна девочка узнала. А может, и еще кто-то узнает, сволочь ты малая!
Тот, что был свободен, отскочил еще и поднял с земли камень:
— А ну пусти его!
— Ты тоже сядешь, — пообещал Аспирин. — Повесткой вызовут с родителями. Кидай, сука, кидай, набавляй себе срок…
Парень уронил камень и скрылся с глаз. Аспирин толкнул пленника в щель между гаражами; вспышка охотничьего азарта сходила на нет. Тащить пацана в милицию? Через два квартала?
— Говори, как зовут и где живешь, а то яйца повыдергиваю.
— Да за что?! — глаза пленника бегали.
— А ты знаешь, за что… Не уйдешь. Вычислю. И дружка твоего. Говори!
Он стукнул парня лбом о стенку гаража. Вроде бы несильно; гараж глухо ухнул.
— Бери свои деньги! — завизжал парень. — Мне, может, жрать нечего! Бери, подавись…
И он вдруг заревел, горестно, слюняво и сопливо, и Аспирин осознал свою полную власть над этим жалким, скверным, трусливым и жестоким созданием, которое будет жить и портить все, к чему прикоснется, ломать и топтаться, плевать и гадить, а если осмелится — то, возможно, и убивать.
Ему захотелось еще раз его ударить. Бросить на замлю и бить ногами. Раз и навсегда указать червяку его место. Смешать с дерьмом.
Пацан ревел, пуская слюни. Аспирин увидел себя со стороны: взрослый дядька, выкручивающий руки подростку.
Он плюнул. Оттолкнул мальчишку на стенку гаража. Не оборачиваясь, зашагал к дому. На ходу брезгливо вытирал руки о штаны. Во рту таял железный привкус.
Алена стояла там же, где он ее оставил. Все так же прижимала к груди Мишутку. Аспирину захотелось сорвать злость на ней; он подошел и остановился рядом.
Она молчала, привычно опустив плечи. Маленькая. Худая до прозрачности. Бледная. Насчастная.
Он проглотил слюну:
— Пошли…
Она вошла за ним в лифт. И так же молча — в квартиру. Аспирин отправился сразу в ванную; ему вспомнился вечер, когда он ударил ее — и долго потом не мог отмыться.
— Не убивать же его, — пробормотал он, оправдываясь. — А в милицию тащить — бесполезно. Что же… никто не станет возиться… Пока не вырастет и не попадется по-настоящему…
Прижимая к груди Мишутку, Алена ушла к себе в гостиную. Открыла пианино. Аспирин навострил уши, и не зря: прозвучала новая музыкальная фраза, она тоже содержала скрытый смысл, Аспирин чуял это — но не мог понять.
— Ты… говоришь? — он остановился на пороге комнаты.
Она оторвала взгляд от клавиатуры:
— А ты понимаешь?
— Нет, — после долгой паузы признался Аспирин.
Алена закрыла пианино:
— А ты и не можешь понимать.
— Куда уж мне, — согласился Апирин. — Послушай…
Они не разговаривали уже много недель. Не считать же разговорами чередование служебных слов: пойди-принеси-доброе утро.
Аспирин запнулся. Алена смотрела в пол, и это было хорошо: подари она сейчас свой обычный презрительный взгляд — и он ушел бы, ни о чем больше не спрашивая.
— А с кем ты говоришь, если я все равно не могу понять?
Она помолчала.
— Сама с собой, — призналась наконец. — Знаешь… мне просто надо было идти, как будто я их не вижу. Надо было идти…
Аспирин перевел взгляд на Мишутку.
— Ну что ты смотришь на него, как на мясника! — в глазах Алены была теперь прежняя злость. — Он не убийца… если его не вынудить.
— Ладно, — сказал он примирительно. — Я просто не могу понять, как ты с таким защитником можешь их, мелких скотов, бояться.
— Ты ничего не можешь понять, — сказала она горько. — Один из них, если хочешь знать… может быть моим братом. Любой. Может, он себя не помнит. Может, он сошел с ума от всего этого… мира, стал его частью… даже самой скверной частью… Я все время об этом думаю, думаю… он потонул в ненависти, как в дерьме, сам стал куском ненависти… и страха. Он вот так… превратился в такое… а эти проклятые пальцы не хотят слушаться!
И она изо всех сил ударила правой рукой по пальцам левой. Замахнулась еще раз, но Аспирин схватил ее за руки: