Алёнкины горизонты
Шрифт:
Вот и сейчас…
Надо мной стояла Илонка.
– Пузатикова… Ты чего? – она смотрела на меня круглыми глазами.
Я могла бы сказать "чего" да, боюсь, не поверит. Мне сейчас вообще мало кто поверит, разве только врачи из психушки, да и те лишь из профессионального интереса. Я встала, отряхнулась.
Машина, которая меня сбила, называлась джип. Большая, чёрная, неприветливая. Водитель, такой же как и машина, стоял рядом с Илонкой и долбил меня глазами, словно перфоратором. Всё, что он обо мне думал – а он обо мне думал – было написано у него на лица и легко считывалось.
От института набежал народ. Я приметила Митрофаныча, Игоря Кураева, других ребят с нашего потока. Лица у всех были встревоженные и удивлённые. Встревоженные понятно почему. А почему удивлённые? На этот вопрос ответила Илонка.
– Пузатикова, ты во что вырядилась? С карнавала что ли? Прошлый век.
– Позапрошлый, – с угрюмой интонацией произнесла я.
Очень хотелось принять душ, переодеться, посидеть на кухне, обдумать всё со мной произошедшее. Можно коньячку накатить граммчиков двести. Но вместо того, чтобы очертя голову бежать домой, я подобрала сумочку и достала телефон.
– Алло, папа! Папа!..
– Да, котёнок. Что-то случилось?
– Нет, папочка, ничего не случилось, всё хорошо. Просто захотелось сказать, что очень-очень люблю вас с мамой.
– Котёнок, у меня зарплата только через две недели. Если ты себе что-то присмотрела…
– Ничего не надо, папочка. Я действительно вас люблю. Просто так, бесплатно.
– Мы тебя тоже любим.
Я нажала отбой. На глаза навернулись слёзы, ещё немножко и разревусь. Митрофаныч и Игорь Кураев принялись меня утешать, говорить, что всё обошлось. Хозяин джипа потупился, взялся бубнить, что правил он не нарушал, что это я во всём виновата… Да к чёрту правила! К чёрту виноватых! Как вы не понимаете, это так хорошо, так хорошо… Вечером мама нажарит котлет, а папа за ужином вынесет все мозги своей историей. А я буду смотреть на них, смотреть, смотреть, и понимать, что вот они, рядом!
Подбежал декан. Он был испуган, дышал тяжело, к вспотевшей лысине прилип невесомый клочок тополиного пуха.
– Пузатикова… Мне сказали… Ты как?
Принесла же нелёгкая. И чего ему не сидится в своём кондиционированном кабинете.
– Василий Степанович, ну как я ещё могу? Вы сами не видите?
– Давай… давай ко мне. Вызовем скорую, реанимацию. У меня друг хороший врачом в Москве. Он поможет.
– Не надо никого вызывать. Платье немного испачкалось и всё. Главное, маме ничего не говорите.
– Маме? – растерялся он. – Какой маме?
– Той, которую вы Солнышком называете.
Народ начал терять интерес к аварии и потянулся назад к институту. Я тоже потянулась. Компромат компроматом, но экзамены всё равно сдавать придётся, во всяком случае в этом семестре.
– Солнышком? Погоди, Пузатикова. Солнышком? Откуда ты знаешь?
– Да ладно вам, Василий Степанович, строить из себя непонимашку, – отмахнулась я на ходу, потом на секундочку остановилась и со зловещей интригой добавила. – Синие костюмы, кстати, вам совершенно не идут.
Он не сообразил, о чём я, потому что сейчас на нём был костюм из прошлогодней коллекции Ravazzollo с накладными карманами и зауженной талией,
Однако хватит разбрасываться козырями. Я закинула сумочку на плечо и продолжила путь. С правого бока ко мне пристроилась Илонка.
– Пузатикова, ты портмоне посмотри, ты же обещала.
Я скрипнула зубами и прорычала:
– Шла бы ты со своим кошельком в известном направлении. Надоело! И совочек, кстати, туда же захвати.
Странно, но Илонка на мою реакцию не обиделась, не начала по обыкновению сопеть носом, скулить и прочее. Она состроила невинные глазки, как будто всю жизнь ждала такого ответа, и сообщила дружелюбно:
– Я тебе вечером позвоню. Ладненько? Сходим в кафешку, посидим.
Я кивнула, хотя признаться честно, идти с ней никуда не хотела. Вообще, Илонка стала мне казаться скучной, однообразной и предсказуемой. С чего бы вдруг? Такие подружки были. Взрослею? Наверное. Другие мысли, другие желания, жизненный опыт. Этого последнего теперь хоть делись с кем, для себя одной – неподъёмная ноша.
На крыльце стоял Серёжка Лунин. К месту аварии он подойти побоялся. Я его приметила сразу, как вернулась. Он стоял бледный, ни кровиночки. Вцепился ручонками в перила, словно в соломину, и не сводил с меня встревоженных глаз. Если кому из нас двоих и нужна была скорая, так это ему. Лишь когда ситуация прояснилась, появился декан, народ поуспокоился, он тоже немножечко отошёл. Переживает за меня. Любит. Может мне с ним ношей поделиться?
– Привет, Серёж, давно не виделись, – сказала я.
Он посмотрел на часы.
– Две минуты и двенадцать секунд.
– Это для кого как. Ты, кажется, в пиццерию меня приглашал? Не забыл? Ну так я согласна.
Он не сразу нашёлся, что ответить, не мог поверить навалившемуся внезапно счастью. Хотя нет, счастье ещё не навалилось. Ему сначала экзамены надо сдать, потом домой сходить переодеться, а уж потом оно как навалится. И лучше не в пиццерию, а в японский ресторанчик, я знаю один неподалёку.
Серёжка выпрямился и сказал тихо:
– Я очень рад. Очень. Ты на экзамен?
– Да.
– Тогда я буду ждать тебя здесь.
– Серёж, я скоро не обернусь, ждать долго придётся.
– Я терпеливый.
Я посмотрела на него, как будто впервые увидела. Нет, внешне он не изменился, всё такой же невзрачный и пугливый. Когда судишь людей по достатку, на такие моменты внимания не обращаешь. Наличие пачки кредитных карточек вполне благоприятно влияет на внешний вид и окружающую обстановку. Но когда денежный блеск уходит и человек остаётся весь такой наружу, ты начинаешь замечать морщинки, прыщики, аккуратный шовчик на джинсах. В прошлом году меня это оттолкнуло, а сейчас где-то в глубинах мозга зароилась мысль, что шовчик всё же не очень аккуратный, я бы сделала лучше. Надо будет перештопать.