Алёнкины горизонты
Шрифт:
– On peut laver la boue (Грязь можно отмыть), – отмахнулся молодой. – Vous ^etes priv'es l'imagination, le comte Mikha"il Iuri'evitch. Arrosez avec son eau, присыпьте par la poudre – et le diablotin charmant r'eussira. Vous jetez un coup d'oeil seulement `a ces yeux. La m^eme chose deux tournants du bonheur! (Вы лишены воображения, граф Михаил Юрьевич. Полейте её водой, присыпьте пудрой – и получится очаровательный чертёнок. Вы только загляните в эти глаза. Это же два омута счастья!)
Они явно говорили обо мне.
Признаться, все эти прыжки из эпохи в эпоху, а так же сабли, вёдра и коромысла меня изрядно расстроили. Мои
– Et dans les dents (А в зубы)?
Оба щёголя рты открыли. Не стану утверждать, что в изумление их привёл мой безупречный парижский выговор, но то, что он сыграл в этом не последнюю роль, не сомневаюсь. Следующая фраза подтвердила моё предположение.
– Pardon, la madame… (Простите, мадам)
– Mademoiselle (Мадмуазель), – поправила я.
А вот на это они уже долго не могли ответить. Наконец тот, что постарше, спросил:
– Ещё раз прошу прощения. Э-э-э… Вы местная?
– С некоторых пор.
– Служите или…
На лице его играли мускулами противоречия. Он никак не мог понять, кто я: крестьянка, мещанка, дворянка или комедию ломаю. Моя одежда говорила одно, внешний вид другое, а уровень разговорного французского третье. Признаться, в контексте данного времени я и сама не могла сказать, к какой сословной группе себя отнести. Папа как-то обмолвился, что вроде как род наш идёт из дворян. Дескать, Пузатиковы некогда служили князю Дмитрию, и в доказательство приводил выдержку из Разрядной книги: и прииде в Нове град нижний муж храбр прозванием пузо и с ним сыны ево пузовы числом три. Но что это был за князь и в качестве кого служили, о том папа не говорил ничего. А вот мама точно крепостная, в смысле, её дальние предки числились в собственности у какого-то там мироеда. Вот и получается, что я – барышня-крестьянка.
Но пока я не придумала, как двигаться по времени дальше, нужно жить, и этот граф мне вполне может пригодиться.
– Позвольте представиться, мадмуазель де Эк Лер, – присела я в реверансе и затараторила. – У вас проездом. Прибыла недавно и убуду скоро. Прошу простить за вид, но в дороге столкнулась с огромными неудобствами. Ужасные дороги. Ужасные! Опять же разбойники. Вещи украли, жизни едва не лишили, колёса с кареты сняли. Уж и не знаю, как быть со всем этим.
Я вздохнула и пустила слезу из левого глаза. Сделала вид, что ищу платочек, не нашла и вытерла слезинку пальчиком. Получилось весьма картинно.
– Да уж, дороги и разбойники – две вечных беды России, – согласился со мной граф Михаил Юрьевич. В голосе его звучали скорбные интонации, да и вообще было видно, что он проникся ко мне большим расположением. – Однако позвольте предложить вам, помощь. Сам я из Москвы, но в связи с известными событиями вынужден встать на путь изгоя, и потому снимаю небольшой флигелёк тут неподалёку. Всё скромненько, но со вкусом. Прошу, будьте моей гостьей.
На такое предложение грех было не согласиться, и я согласилась. Граф взял меня под руку и провёл мимо церкви в ближний переулок. Флигелёк, который снимал граф, был двух этажей росту, из красного кирпича и, если мне не изменяет память, сохранился и в моём времени. Но, разумеется, сейчас он выглядел новее и чище. Возле подъезда стояли ливрейные лакеи, чуть поодаль –
Мы вошли в дом. Убранство не отличалось какой-то особой роскошью, но не будет преувеличения, если скажу, что избушка деда Василя в интерьере ему сильно уступала. Во-первых, здесь было светлее – свечи в канделябрах, широкие окна. Во-вторых, стены покрывали лепные узоры, на полу мраморные плиты, повсюду ковры, гобелены, мебель резная позолоченная. В-третьих, и, наверное, это самое главное, никакой ведьмы Акулы Степановны и рядом не присутствовало. Отрадно.
Я присела на ажурную лавочку, помахала на себя ладошкой, как будто веером, и промолвила:
– Боже мой, как я устала! Вы даже не представляете, дорогой граф, какие сложные процессы мне пришлось пережить.
Михаил Юрьевич немного задумался над словом "процессы", но общую мысль уловил верно.
– Не расстраивайтесь, голубушка, сейчас вас проводят в ваши покои, приготовят ванну, чистую одежду. Уж поверьте, прелесть моя, ни в чём вам отказов не будет…
Он состроил глазки и чмокнул меня в руку, а я подумала: ну ладно, сукин ты кот, мурлычь. Может быть, процессы твой умишко и не осилит, а вот динамо прочувствует полностью.
– О, как вы благодушны, – похлопала я ресницами и расплылась в широчайшей улыбке.
Девки-служанки проводили меня на верхний этаж. Покои состояли из трёх комнат: гостиная – пара диванов, рояль и кофейный столик; спальная – трёхполосный аэродром в стиле русского ампира; и будуар – чугунная ванна, трюмо, пуфики и прочие предметы личной гигиены. Неплохо. Та двушка, в которой мы живём с мамой и папой, целиком поместилась бы в любой из моих новых комнат. И сразу крамольная мысль залезла в голову: а стоит ли возвращаться?
Я сбросила с себя льняное одеяние, лапоточки и погрузилась в ванну. Блаженство… Горячая вода, отдохновение. Служанки распустили мои волосы, взялись чем-то смазывать, расчёсывать. Я не стала вдаваться в подробности, они знают, что делать. К тому же это было так приятно. Я закрыла глаза, поплыла в сладостной дремоте. Лежать бы так до скончания века, ни о чём не думать, ни куда не торопиться, а только плавать, плавать, плавать. Девки затянули песню, грустную.
Ой ты лишенько, моё горюшко,
По задворочкам набежавшее.
Выйду во поле, гляну на полдень,
Окоёмом лёс да пригорочки…
Вбежала ещё одна служанка, подала письмо на подносе. Не прошло и часа, а граф уже любовные записки шлёт. Я взяла письмо, прочла: "Моя прелесть, не соизволите ли вы ныне сопровождать меня в восьмом часу вечера во дворец губернского Дворянского собрания на бал, который состоится по случаю великолепной победы нашей армии над императором французов Наполеоном Бонапартом в бою подле деревни Бородино". И свежая розочка в качестве приложения.