Алёнкины горизонты
Шрифт:
Я убрала ладони.
Первое, что бросилось в глаза, ярко-красный транспарант с белыми буквами: «Слава КПСС!». КПСС – это из недавнего нашего прошлого. Советского. Так, хорошо, значит я где-то недалеко от дома. Справа от меня гудел моторами допотопный автомобильный транспорт, слева высилась кремлёвская стена, а по прямой надвигалась колонна ребятишек в панамках и красных галстуках. Ребятишки шли парами. Возглавляла колонну женщина в ужасных черепаховых очках и в расплюсното-зелёных туфлях с бантиком-бабочкой над стопой. Если это тогдашняя мода, то я поминаю,
Возле меня колонна притормозила. Черепашка приподняла очки и строгим голосом спросила:
– Девушка, вы из какого театра?
– Театра? – удивилась я. – Почему из театра?
– Ну как же, ваше платье абсолютно не соответствует нашей эпохе. Это, скорее, что-то из Пушкина Александра Сергеевича. Дети, все знают, кто такой Александр Сергеевич Пушкин?
– Это наш великий русский поэт! – хором ответила колонна.
– Правильно. Молодцы. Видите, девушка, даже дети знают, что вы одеты не по-современному, отсюда закономерный вопрос: из какого вы театра?
Я поскребла подбородок: вот только не ей говорить об одежде. То, что она умудрилась на себя напялить, в лучшем случае достойно Стивена Кинга, про худшее я даже говорить остерегусь. Однако с логикой всё замечательно, не придерёшься. Моё бальное платье и причёска а-ля ампир вызывали у неё настороженность и отторжение по партийной линии. Это может негативно повлиять на мою дальнейшую судьбу и способствовать депортации в сторону Камчатки, а мне от башни далеко отходить нельзя. Стало быть, надо отводить от себя подозрения.
– Из драматического, – нашлась я. – Это здесь на…
– Я знаю, где это, – отрезала черепашка. – Вы здесь по направлению экскурсионного комитета или по поводу празднования дня рождения Александра Сергеевича?
– По поводу.
– Хорошо, мероприятия по празднованию состоятся в двенадцать часов возле Художественного музея, а пока можете присоединиться к нашей экскурсии для общего антуража и адаптации детей к той далёкой эпохе.
– Лидия Фёдоровна, а Игнатьев плюётся, – пожаловались из середины колонны.
– Игнатьев, ты опять за своё? Школьный лагерь это тебе не верблюжий базар. Ещё раз плюнешь в кого-нибудь, завтра придёшь с отцом.
– А чего она щиплется?
– Это не даёт тебе право превращаться в верблюда. Итак, дети, продолжим. Следующая башня нашего Кремля называется Коромыслова.
Колонна двинулась дальше, а я пристроилась в её конец. Моё внимание привлекла последняя парочка. Мальчишка, невысокий и хрупкий, и девочка с косичками и конопушками; она держала мальчика под руку, положив голову ему на плечо. Ей было неудобно, но менять позу она не собиралась. Первая детская наивная и невинная любовь. Как это красиво.
Я задумалась о сущности бытия. Каково это – любить? Ни за что-то материальное и не потому что харизма ключом бьёт, а просто так. Просто потому, что этот человек тебе нравится. Например, Серёжка Лунин, мой серый мышь и бездомный щеночек, который только и умеет сидеть над учебниками да передо мной краснеть, – но в минуту опасности я вспомнила о нём. Почему? Папа говорит, что любовь, это когда ты готов отдать за любимого человека всё, даже то, чего у тебя нет. Однако по маминой ухмылке, я догадалась, что папа не прав или, точнее, это лишь его узколичная точка зрения, и у мамы на сей счёт иной взгляд. Тогда получается, что любовь для каждого нечто своё, только одному ему присущее. Но тогда это оправдывает и материализм, и харизму, и жажду комиссарского тела, а подобным грубым моментам в любви не место, ибо любовь это всегда чистое и открытое, как вот эти двое малышей симпатизирующие друг другу и не стесняющиеся эту симпатию показывать всему миру.
Колонна остановилась и черепашка Лида продолжила экскурсоводить.
– Итак, дети, перед нами Коромыслова башня. Существует две легенды, благодаря которым она получила своё название. По первой, строители Кремля замуровали в основании башни девушку Алёну, вышедшую из города за водой. Наш замечательный поэт и писатель Александр Навроцкий написал по этому поводу прекрасную балладу. Кто читал её? Или другие стихи Александра Александровича?
Поднялся лес рук.
– Молодцы. За водой в те времена ходили не на кухню, а к ручью или колодцу с двумя тяжёлыми деревянными вёдрами, которые назывались бадья или бадейка, и со специальным приспособлением для их переноски – коромыслом. Все знают, что такое коромысло? Игнатьев?
– Знаю. У меня бабушка в деревне живёт, там до сих пор за водой не на кухню ходят.
– Лидия Фёдоровна, а вторая легенда?
– Вторая легенда повествует о том, как девушка, так же вышедшая за водой, сразилась под этой башней с полчищами татар, используя в качестве предмета защиты упомянутое коромысло. В неравной схватке девушка погибла, но татары, поражённые её доблестью, отступили – Игнатьев, я всё вижу! – от города, справедливо рассудив, что если женщины в этом городе такие сильные, то мужчины во сто крат сильнее.
Я кивнула: да, именно так и произошло – коромысло, Дмитраш, стрелы. Каждое сказанное слово было правдой, и я готова была подтвердить это, но сейчас меня интересовало другое.
– А третей легенды нет? – спросила я.
– Нет, товарищ актриса, третьей легенды не существует.
– А я слышала, – не сдавалась я, – что некая Алёнушка году эдак в тысяча восемьсот двенадцатом спрыгнула с башни.
– Ничего подобного не встречала. А какой в этом символизм?
– Символизм? Ну как же, жертвенность собой ради победы над вторгшимся в Россию Наполеоном.
– Какая же в этом жертвенность? Если бы она повела за собой ряды русского воинства или под огнём врага подносила снаряды к орудиям на батарее Раевского, а так – нет, это не жертвенность. Это самодурство. Жертвенность происходит во имя чего-то, а вниз головой с башни… На Руси таких жертв хоронили за церковной оградой. Да и не прыгал никто с Коромысловой башни. Со стены, говорят, сбросили однажды некую распутную баронессу, то ли француженку, то ли англичанку, но никакими источниками это не подтверждается, так, слухи. Ни имени, ни возраста.