Алёнкины горизонты
Шрифт:
– Я-то? – подивился старик. – Ну, дед Василь я, живу тут недалече. Меня все знають. Да вон хоть Шестунку Бобра спроси.
Ну да, бобров нам только и спрашивать, да и какая разница: дед Василь так дед Василь – хоть чёрт с рогами. Мне бы ещё узнать давно я здесь? Последние воспоминания были не самые приятные: морда Дмитраша и земля сверху – и вдруг этот дед с батюшкой. Я когда их увидела, подумала – отпевают, сейчас опять закапывать станут. Слава Богу, разобралась быстро, а то бы снова померла, от страха.
– А как встретились мы, дед Василь?
– Как встретились? Да нашёл я тя подле Коромысловой башни. Я от службы шёл,
– А после?
– После? А после до дому тя свёл. Умыли мы тя со старухой, накормили. Три дни ты у нас на лавке промолчала, а дале сама вишь, к отцу Кирьяну пошли. Всё честью…
– Значит, я у тебя поселилась.
Хорошо, вопрос с квартирой решился. С кормёжкой, видимо, тоже. Правда, я сомневаюсь, что новые мои благодетели отличаются особым достатком, но на первое время сойдёт. Дальше разберёмся; не факт, что я и в этом времени надолго задержусь. Как я успела заметить, Господь и Судьба настроились на меня серьёзно. Интересно, чем я им насолила?
Я хотела немного поразмышлять о судьбоносности в божественном, но дед Василь вдруг взял меня под локоть и сказал:
– Ты вот чё, девонька: давай-ко подём с тобою до дому, время за полдень уже. Я хоть и глуховат, а всё одно слышу, как у тя в животе урчит. Обедать пора.
В животе действительно урчало – не громко, но навязчиво. Ладно, дед, уговорил, можно и пообедать. Посмотрим, чем тут у вас кормят, а с остальным потом разберёмся.
Пока мы шли обратно, я глазела по сторонам. Не сарказма ради, но объективности для надо сказать, что город походил на деревню: бревенчатые дома, петухи, колодцы. При виде этих картинок память отзывалась отрывками детских сказок: «Была у зайца избушка лубяная…» или: «Кто-кто в теремочке живёт?» – и складывала их в знакомую с того же детства мозаику под названием Мой Прекрасный Древний Город. Во всяком случае, когда папа впихивал мне в голову любовь к родному краю, я именно так всё себе и представляла. Как сейчас помню: бредём мы по асфальтовым тропинкам, папа тихо зудит о сих далёких годах, я мечтаю о мороженном, а мама держит папу под руку, положив голову ему на плечё. Вот так втроём, всегда, все вместе…
Вместе, да… не зря, значит, папа зудел, пригодилось… Ладно.
Домик старика находился в верхней части города, возле городового вала. Остатки этого вала у нас до сих пор сохранились между консерваторией и Печёркой. В моём безоблачном детстве здесь располагался парк с пирожными и лимонадом, поэтому не надо уточнять, почему я знаю о существовании сей возвышенности. Домик окружал забор в стиле «тын», возле крылечка росла яблонька, а возле яблоньки сидел здоровенный пёс. На моё появление пёс никак не отреагировал, видимо, уже считал меня своей. Дорожку от калитки до крыльца устилали доски, местами прогнившие и просевшие. Слева от дорожки выстроились в ряд аккуратные грядочки, справа рылись в навозной куче две курицы.
Вот тут дед и жил. Вместе со своею старухою. Я бы даже сказала – ведьмою, ибо иных впечатлений при виде стоявшей на крыльце особи у меня не возникло. Едва мы ступили на двор, как эта тёмная личность наградила меня злобным взглядом и неприветливой улыбкой, и я самыми кончиками ресниц почувствовала, что любви между нами не случится.
В отличие от меня, дед, увидев старуху, просиял и повёл руками в мою сторону:
– Вот, Акулина Степановна, глянь-ко, поправилась гостья наша. Оклемалась. А ты ворчала: мочит, молчит. А вот и не молчит уже. И давай-ко на стол собирать, оголодали мы.
Акулина Степановна, ведьма в смысле, наградила меня новым взглядом, и я твёрдо пообещала себе, что если и буду кушать в этом доме, то только из одной тарелки со стариком.
– Подём в избу, милая, – позвал меня дед Василь.
Внутри домик оказался тёмным, тесным и неуютным, почти как у Сурикова. Два узеньких оконца едва позволяли дневному свету проникать внутрь. Вдоль по стенам стояли лавки, тут же стол, а почти посерёдке белёная мелом печь – единственное светлое пятно в доме. На полу лежали половички, довольно миленькие; в красном углу висела икона в обрамлении вышитого полотенца. Для полноты картины не хватало самовара и кошки на подоконнике.
Я вздохнула: decadent. Неужели наши предки так жили? Или я телепортировалась в неурочный час и попала не в самую благополучную семью?
Я снова вздохнула. Как же часто я стала вздыхать. Всегда была такая жизнерадостная, а ныне… Ох.
Дед Василь взял меня под локоть и провёл к столу.
– Тут вот садись, милая, на лавку, – и тоже вздохнул. Дразниться что ли? – Как же нам звать тя?
Я села, привалилась спиной к стене, постучала пальцами по столу. Да, мебель, конечно, не Джузеппе Маджолини. Грубо всё, угловато, никакого изящества. Впрочем, каков интерьер, такова и мебель. Нет, долго я здесь не проживу – не выживу, и если господь Бог и Судьба определили мне этот пансион в наказание, то, видимо, сильно я им насолила.
– Чего ты сейчас спрашивал? – повернулась я к старику.
– Звать тя как, говорю?
– А, звать-то… Алёнушка. Как в сказке.
– Где?
– Неважно. Кушать когда будем?
– А сейчас и будем, – ответил старик, и окликнул старуху. – Давай-ко, Степановна, что там есть к столу.
Степановна вынула из печи чугунок и поставила на стол. Я заглянула внутрь, принюхалась; что-то круглое и варёное – картошка? Да нет, какая картошка, её даже в Европу ещё не завезли. А чего тогда? Старик подхватил один кругляш ложкой, поднёс ко рту. Подул, остужая, кивнул мне:
– Угощайся.
– А чё это?
– Репа.
Я брезгливо поморщилась. Честно говоря, я никогда не испытывала доверия к этому продукту. Видела, как его едят в сыром виде, но чтоб варёный, ложками. Н-е-е-е-т, я так не хочу.
– А ты с мёдом попробуй, – посоветовал старик. – Мёд у нас хороший, с Кержацкой стороны, с болотных трав. Ты такого, верно, не пробовала.
Степановна тем временем поставила на стол плошку с мёдом и каравай хлеба. Хлеб выглядел перепечёным, а мёд… Ну, мёда можно было попробовать… С потолка слетела муха и села на край плошки. Нет, что-то аппетит закончился.
– Спасибо за угощение, – поблагодарила я хозяев, – но, кажется, я уже наелась.
– Пущай тоды воды принесёт, – тут же проскрипела старуха, и выставила мне под ноги два деревянных ведра. – Да только к Почайне иди, к Коромысловой башне. На Смирновку не ходи, там вода тухлая.
– Какая ж она тухлая? – отозвался дед. – Полгорода оттоль воду берут.
– И пущай берут. Мне-то шо? Пущай хоть сдохнут все.
– Постеснялась бы говорить так, Степановна. До Смирновки два шага, а…
– Ноги молодые – сбегает, – резюмировала старуха, и по тону стало ясно, что иного решения не будет.