Алёша Карпов
Шрифт:
Шахтеры медленно задвигались, навалились на вагонетку и медленно покатили ее дальше.
Пропустив вагонетку, Валентин прошел в забой. Карпов и еще четыре человека с трудом поднимали кайла, то и дело вытирая с губ кровь. Твердая, как камень, порода поддавалась плохо. Самое страшное, однако, было не в этом. В глазах забойщиков так же, как у откатчиков, Валентин прочитал обреченность. Он подошел к Карпову, взял из его рук кайло.
— Иди зови смену, — сказал он Михаилу.
Когда тот ушел, он хотел поднять кайло, но не смог. Все время он работал не покладая рук, а сейчас едва держался на ногах.
«Ведь если я не подниму кайло, они свое тоже не поднимут. Нет, — напрягаясь всем телом, думал Шапочкин, — я должен во что бы то ни стало осилить эту слабость».
Он рванул кайло. В глазах поплыли зеленые круги, каждый удар кайла нестерпимой болью отдавался в ушах. Валентин боялся остановиться, боялся оглянуться назад. Так продолжалось несколько минут, а ему казалось, что прошло много часов. Наконец кто-то потянул его за капюшон.
— Давай кайло! — услышал он голос Еремея. — Смена. Иди отдыхай!
Валентин с трудом добрался до полка, но залезть на него не мог. Совсем обессилев, он сел прямо в воду.
— Погоди, что ты! — испуганно зашептал подошедший Михаил. — Давай помогу. Вон сколько народу смотрит. Как же ты так?
— Не нужно, — запротестовал вдруг Валентин, отстраняя Михаила. — Не нужно. Я хотел только кровь обмыть. А встать я и сам могу.
Поднявшись на полок, он лег лицом на чью-то руку и устало закрыл воспаленные глаза. «Нужно немного отдохнуть, отдышаться. Наверно, это у меня от сильного напряжения. Нехорошо так, — укорял себя Валентин, — важно примером стать, а я раскис совсем».
Принимая решение пробиваться в соседний штрек, тройка определила расстояние до штрека от девяноста до ста аршин. Рассчитывали проходить за каждый час три аршина, а всю работу закончить за тридцать три часа. Первое время работа шла успешно. Но вскоре шахтеры натолкнулись на такую твердую породу, что продвижение сократилось в два раза. Затем начал ощущаться недостаток кислорода. Работы замедлялись еще больше.
С момента взрыва прошло более двух суток, длина ходка уже равнялась девяноста пяти аршинам. Оставалось пробить еще сажени две, а возможно, и меньше.
«Продержаться еще три-четыре часа, и мы спасены», — внушал себе Валентин.
Если бы он сказал сейчас шахтерам, что им придется пробыть здесь еще три часа, многие из них не поднялись бы на работу. Все они, да и сам Валентин, с минуты на минуту ждали конца невыносимых страданий.
С соседнего полка сполз Спиридон; ступив ногами в воду, он начал креститься:
— Матушка, пречистая дева Мария, избавь нас, грешных. — Повторяя слова еще какой-то молитвы, он мучительно и часто дышал. — Пойду, — бормотал Спиридон, — сыночка навестить, надо посмотреть, как он там, жив ли? — И, тяжело передвигая в воде ноги, пошел в забой к раненым шахтерам.
Федя лежал на крайнем полке. Рядом с ним лежали два молодых шахтера, братья Глуховы. Они жили в деревне, считались здесь сезонниками. У Николая были перебиты обе ноги, у Никифора поврежден живот и сильно разбита голова. Так же, как и Федя, они часто впадали в беспамятство, бормотали какие-то бессвязные слова. Громче всех бредил Николай: то он просил мать ехать с ним к его невесте Даше, то вдруг начинал кому-то доказывать, будто только на днях нашел большой самородок
— Копаю и копаю, — внятно говорил Николай, — а сам все думаю, вот бы найти. Потом как вдарю кайлом… Дзинь!.. Искры. Понимаешь? Я туда руку — и сразу вытащил. Понимаешь ты, целое богатство, с гусенка самородок! Детям и внукам нашим хватит. Теперь одно раздолье — живи, не тужи… Нет, нет, — вдруг начинал протестовать Николай. — Даша работать в шахте не будет. Только домоседкой, и мелочью всякой заниматься по-домашности, а я себе земли в банке откуплю сколько надо. Вот и богачи будем. Никише тоже помощь оказать придется. Куда денешься? Свои.
Никифор не переставая ругал урядника и старшину за незаконную отрезку надельной земли.
— Кровопийцы! — сжимая жилистые руки, ругался Никифор. — По миру пустить хотите? Ан нет! Нас голыми руками не возьмешь. Мы и на земле и под землей продюжим. Шахтеры мы!..
А через несколько минут тот же Никифор упрашивал:
— Нил Ефремыч. Не погуби. Верни, ради бога, землю, не могу я больше в шахте, душа не принимает. Я солнышко люблю, а там ночь.
Но было время, когда к братьям возвращалось сознание; тогда они обстоятельно расспрашивали шахтеров о ходе работ в забое, а потом удивительно спокойно начинали разговаривать о разных хозяйственных и других делах.
— Продать придется телку-то, Никиша, иначе свадьбы не сыграем, — говорил Николай. — Сам посчитай, сколько родных-то будет! Небось по сорок человек с каждой стороны.
— Жалко, — отвечал Никифор. — На будущее лето первотелок был бы. Сам понимаешь. И дележ когда-то нужно устраивать, а как одну Маньку делить? Не разоряешь. Заработаем еще, может, и обойдемся.
— Да, оно бы, конечно, можно заработать. Да вот теперь хворать придется. Ноги что-то отяжелели. Как бы на костыли не встать…
— Ничего, выдюжим, — успокаивал брата Никифор. — Порода у нас живучая. Только бы скорее туда, наверх. Я, пожалуй, домой поеду, там и отваляюсь.
— Эко ты, — с сердцем проговорил Николай. — Да у нас дома-то ни в зуб толкнуть, а здесь в больницу можно. Как-никак, на готовые харчи.
Прислушиваясь и запоминая разговор братьев, Федя все собирался рассказать отцу о найденном Николаем самородке, но, часто теряя сознание, сам подолгу бредил.
Он видел себя в шурфе и чувствовал, как его ноги заваливает холодным градом. Вздрогнув от холода, он пришел в сознание. Рядом стоял отец и, навалившись на полок, холодными руками держал его за ноги. — «Старик, — думает Федя, — красные усы выросли, и рот не закрывается».
— Умерли! — кричит отец. — Убрать надо, тут живые люди лежат.
Федя слышал, как с полка стаскивали Николая и Никифора.
«Куда это их?» — старался понять мальчик, но мысли снова путались, и он падал, все глубже падал в ночь…
…Прошли еще три мучительных часа. В забое прибавилось еще около двух аршин.
Валентина сменял Еремей, Еремея сменял Михаил. Вставая на работу, они с трудом поднимали своих людей. Шахтеры не отказывались, но и поднять их было нелегко. Казалось, люди совсем перестали соображать. Приподнявшись, они еще долго сидели на полках, часто, прерывисто дыша и глядя затуманенным взглядом в черное пространство. Потом тяжело опускались по пояс в холодную воду и, словно на смерть, брели в забой.